Комментарии к материалистическому пониманию истории - Дмитрий Евгеньевич Краснянский

князя к роли наемника.

Если бы гипотетическое государство полян существовало на самом деле, если бы Древнерусское государство было плодом усилий племенного союза полян, то мы наблюдали бы в Киеве то, что видим в Новгороде, где «вместо княжеской дружины в качестве господствующей социальной группы выступала новгородская городская община, делившаяся частью своих доходов с городскими общинами Пскова и Ладоги. Разумеется, ведущую роль в сборе дани играли новгородские бояре, присваивавшие себе значительную часть собранных средств, но и в организации вооруженных отрядов, направлявшихся из Новгорода за сбором дани, и в распределении собранных средств принимала участие вся городская община как коллективный государь Новгородской земли».65

Новгород являет пример чисто автохтонного развития государства, свершившегося в благоприятной ситуации покровительства Киевской Руси. На примере того, как Новгород овладел обширными землями и как он организовал их эксплуатацию, мы видим, что было бы, если Киевская Русь явилась бы следствием автохтонного развития полян.

«Ряд» между Новгородским обществом и Рюриковичами фактически был уничтожен лишь в результате акций Ивана III и Ивана IV. Лишь с этого момента Новгородская земля входит в то «правовое» поле, в котором находились остальные русские земли, начиная с завоевания Олегом Киева.

4. Специфический, торгово-военный характер Киевской Руси. Советские историки достаточно много писали о генезисе феодализма в IX–X вв., о выделении знати из родоплеменной структуры, о возникновении крупных земельных хозяйств и вотчин, об ожесточенной классовой борьбе. Именно этого требовала социальная доктрина господствующей коммунистической партии. Ныне же многие историки однозначно демонстрируют, что каких-либо эмпирических оснований для подобных суждений просто нет. И что характерно, в этом они сходятся с мнением историков дореволюционных. Так, в частности, Ключевский четко заявляет, что до XI в. нет никаких свидетельств о земельных владениях господствующей киевской элиты. Но при этом существует множество свидетельств о её торгово-военной деятельности.

У нас есть множество примеров того, как государство естественно формировалось на аграрной базе и лишь в последующем, в результате серии революций или трансформаций, приобретало торгово-военный характер. И у нас нет примеров, когда из родоплеменного общества сразу выходил, подобно Афине Палладе из головы Зевса, торгово-военный социор. Нечто подобное мы наблюдаем лишь в случаях завоевания-колонизации, как это было, например, в ситуации с Карфагеном.

Киевское государство предстает в первые двести лет своего существования, как гигантское военно-торговое предприятие. Князь с дружиной покоряет окрестные племена, облагает их данью, в течение полугода эту дань собирает, а затем организует масштабный военный поход с единственной целью доставить эту дань на рынок в Византию. Более того, почти все внешние войны Киевского государства оказываются связаны с обеспечением наиболее выгодных условий для торговли. Лишь с течением времени эта паразитическая государственная структура пускает «корни» в русскую землю и превращается в нечто большее, чем «торговая компания». Этому процессу активно способствует хаос в Византии и пресечение южных торговых коммуникаций.66

5. Ярко выраженный хищнический характер киевского государства. Исторические источники показывают достаточно неприглядную картину – правящая элита относится к русской земле, как завоеватель к покоренной стране. Это и грабительский сбор дани, и масштабная работорговля. Вывоз челяди, то есть рабов – ведущая статья киевской торговли. Рынки Востока и Византии заполняются славянскими рабами не только в результате набегов кочевников, но и благодаря деятельности киевских князей.67 Уже неоднократно было высказано предположение, что колонизация северо-востока Руси была изрядно инициирована не только набегами кочевников, но и активностью киевской элиты, в результате которой население предпочитало удалиться в наиболее глухие и малодоступные места. Подобный хищнический характер эксплуатации славянских племен плохо сочетается с теорией чисто автохтонного происхождения киевского государства.68

6. Весьма показательно отношение многих историков-антинорман-нистов к летописи. Так называемая «варяжская легенда» объявляется либо масштабной фальсификацией в пользу того или иного князя, либо крайне сомнительным источником информации. Основанием к этому служит справедливый тезис о необходимости критического восприятия летописного свидетельства. Но почему-то этот критический принцип используется весьма избирательно: о Радиме и Вятко, как основателях племен радимичей и вятичей, упоминают, как о курьезе; сообщение о князе Кие, основателе Киева, рассматривают как фундаментальное историческое свидетельство раннего развития государства славян; сообщения о гибели Игоря и уроках и погостах, установленных Ольгой, принимают как адекватное свидетельство; десятки же страниц летописи, подробно повествующих о масштабной деятельности варягов, подвергают гиперкритическому осмыслению, противопоставляя сообщениям летописца тысячи умозрительных домыслов и интерпретаций. При этом игнорируется то, что летописец достаточно хорошо осведомлен даже о весьма частных обстоятельствах. Так, например, археология подтверждает сообщение летописи об уровне вод Днепра в Киеве во времена Ольги. Забавно: летописец ведает о такой частности, но не ведает о центральных событиях русской истории. Сам текст летописи свидетельствует в свою пользу – «варяжская легенда» органично вписывается в текст летописи. Вернее, она неотделима от него. Так, например, мы видим абсолютное доминирование в начале повествования скандинавских имен, которое постепенно все более сменяется доминированием имен нескандинавских. Подобный уровень искусства фальсификации недостижим и нехарактерен для средневекового хрониста.

Таким образом, подобные моменты вкупе с гигантским фактическим материалом, заставляют нас высказаться в пользу норманнской теории. Мы склонны, вслед за В. О. Ключевским и Р. Пайпсом, рассматривать возникновение киевского государства, во многом, как результат военного и торгового движения норманнов с севера на юг. Но это вовсе не означает, что мы рассматриваем процесс возникновения государства лишь в этом ключе. Приход норманнов был лишь катализирующим фактором. Если бы славянские племена не были земледельческими, если бы они не достигли определенного прогресса в этой области, если бы родоплеменная структура не находилась бы на стадии разложения и формирования предгосударства, то норманны просто не смогли бы закрепиться здесь. Либо же в тот момент, когда торговля с югом пресеклась, государство просто исчезло бы.

Мы должны честно признаться, что испытываем определенные затруднения, впрочем, не мы одни, в классификации характера древнерусского государства. Но к счастью, мы, кажется, не подвержены гегелевской мании, присваивать всему на свете свой ярлык. Древнерусское государство просуществовало достаточно недолго и трансформировалось в иные социальные формы. Мы склонны рассматривать его, как весьма специфическую форму политаризма.69 Этот политаризм имел весьма поверхностный характер – в нем явственно выделяется два этажа: гигантский пласт родоплеменных структур, над которым надстраивалось «торгово-военное предприятие руссов» по выкачиванию из земли прибавочного продукта с последующей реализацией его на международных рынках. Возможно, этот тип политаризма можно обозначить как мелитонобиларный (военноторговый). Впрочем, этот вопрос требует дальнейших изысканий.

Политарный характер Киевской Руси отчетливо высвечивается в акции принятия христианства. В отличие от Запада, (например, франки) решение о принятии христианства Русью принимается не народным собранием, а князем и его дружиной. Население же крестится по приказу. Более того, принятие христианства оказывается мощным средством по укреплению власти государства. «Места совершения языческого культа были одновременно