Русский сценарий для Голливуда. Библиотека приключений. Том 2 - Александр Кваченюк-Борецкий

– Ну, так мы ждем! – настойчиво повторил острослов.

Невольно переключив свое внимание с Иванова на не в меру говорливого подонка, а затем – на улыбавшегося во весь рот старослужащего, который держал в страхе всю роту, Красногубов, выпрямился во весь свой гигантский рост. Сложив пальцы правой руки в фигу, он поднес ее непосредственно к самой физиономии Воркуты.

– А вот – это, ты видел?!

– У-у-у! – одобрительно и вместе с тем восхищенно загудела казарма.

От неожиданности глаза у Воркуты округлились, как у филина. Кровь ударила ему в голову. Никто из военнослужащих не смел обращаться с ним так дерзко. Он отступил на один шаг от Красногубова, нависавшего над ним, как скала. В руке его блеснул нож. Он был острым, как бритва. Воркута заточил его, как раз, на экстренный случай для непредвиденной разборки или в целях самозащиты. Деды окружили Красногубова, и он оказался в кольце воркутинских сообщников. Но, казалось, это ничуть не испугало его. Виктор сжал кулаки, похожие на две пудовые гири и медленно двинулся на Воркуту. Тот, размахивая перед ним опасным, как жало змеи, лезвием, трусливо отступал в угол казармы. В то же время, кольцо вокруг Красногубова сужалось, но никто из дедов не решался на то, чтобы напасть на него первым. Окончательно загнанный в угол, Вокрута дико сверкал глазами и щерился, как шакал. Но отступать ему уже было некуда. Он замер, выжидая удобный момент, чтобы ринуться на противника. Тогда примеру вожака последовали бы остальные деды. Но Воркута почему-то медлил… Внезапно острие его ножа сверкнуло в воздухе!.. Располосовав гимнастерку Красногубова надвое, он, очертя голову, бросился на него… Опередив Воркуту на долю секунды, Виктор коротко замахнулся и молниеносно опустил свой чудовищный кулак прямо на его голову. Острие ножа, лишь едва коснувшись Красногубова, замерло прямо напротив его большого, стучавшего, как молот по гвоздильне2, сердца. Воркута, как подкошенный, рухнул к ногам Виктора. Его прихвостни, казалось, приготовившиеся к решительному броску, замерли на месте. Они никак не ожидали подобной развязки событий. Увидев, с какой легкостью этот кроткий с виду новобранец разделался с их свирепым предводителем, они, будто бы ничего особенного не произошло, тотчас молча разбрелись по казарме. Красногубов осторожно поднял на руки Иванова. Сопровождаемый молодыми солдатами, довольными тем, что Воркута все же получил по заслугам, он, не мешкая, направился в лазарет.

7

Командир строевой роты старший лейтенант Папахин, побагровев до самых корней волос, смотрел на Красногубова испепеляющим взглядом.

– Рядовой!

– Я, товарищ старший лейтенант!

– Йа-а-а! – передразнивая солдата, гнусаво протянул Папахин. – Головка… от морковки! Значит, ты, говоришь, ефрейтору-то Кружилину чуть последние мозги не вышиб? Впрочем, у него их никогда не было. Но, по крайней мере, всегда оставалась хотя бы слабая надежда на то, что со временем появятся. А теперь человек, можно сказать, инвалидом на всю жизнь остался!..

– Так, ведь…

Но лицо офицера задергалось точно от нервного тика.

– Молчать!!! Здесь я – командир!

Старший лейтенант Папахин подошел вплотную к Виктору и, погрозил кулаком перед самым его носом. Красногубов, который примерно на полторы-две головы возвышался над офицером, даже не поморщился. Он равнодушно взирал на него сверху вниз, как могучий исполин на злобного карлика, в силу своей особенной природы выходившего из себя по всякому поводу, а порой и при отсутствии такового.

– Ты меня понял, а?! Я тебя спрашиваю?!

– Никак нет!

– Да, ты!.. Да, ты знаешь, наглая твоя физия, что стоит лишь мне подать на тебя рапорт командиру полка, и ты тотчас окажешься за решеткой?

Папахин был вне себя от ярости. Даже средней величины родинка на его правой щеке из коричневой сделалась черной.

– Рядовой Иванов получил по заслугам! Больных надо лечить, а дураков учить!

Что именно имел в виду Папахин, одному лишь богу было известно. Но Красногубов даже не пытался ему возразить. И, все же, офицеру показалось, что это не так.

– Молчать! – снова пригрозил он, тем самым, давая понять, что всякое слово, сказанное рядовым, обернется лишь против него. – Ну, чего ты от меня хочешь, изверг? Карьеру мне испортить?

От возмущения ноздри Папахина раздулись, брови, взметнулись к основанию козырька офицерской фуражки, словно норовя спрятаться под ней.

– Я?! – с удивлением спросил Виктор так, как будто до сих пор речь шла вовсе не о нем, а о совершенно другом военнослужащем, невесть, как возникшем в воображении Папахина на его месте.

Вероятно, Воркута и его сообщники, выгораживая себя, представили командиру недавние трагические события, происходившие в роте, совсем иначе, а не так, как все случилось на самом деле.

– Ну, не я же? Жучкин, ты, сын!..

На улице стояла июльская жара, и, видимо, во время уборки форточку в командирской комнате распахнули настежь. В окно виднелся плац. За ним находилась столовая. До обеда оставалось примерно с полчаса. Порыв свежего ветра ворвался в кабинет ротного и донес вкусные запахи из столовой. Красногубов с жадностью втянул в себя аромат борща, жаркого, сладкий дух компота из сухофруктов.

– В последний раз спрашиваю, рядовой!.. Ответь, только – честно! Может быть, ты Кружилина неспроста сковырнул?

Но, видя, что Красногубов не совсем понимает, о чем идет речь и куда клонит его непосредственный начальник, тот пояснил.

– Видишь ли, Воркута был мне хорошим помощником! Он действовал строго по моим указаниям. Страх правит миром!.. И, если солдаты не будут бояться и уважать своих командиров, то они и не станут им беспрекословно подчиняться. Поэтому я вынужден был назначить себе такого помощника, каким являлся ефрейтор Кружилин. Конечно же, один, без моей и поддержки старослужащих, он не справился бы. И мы оказывали ему такую поддержку.

Видимо, с трудом сдеживая скопившееся в нем раздражение, Папахин резко повернулся спиной к Красногубову.

– Солдаты совсем распоясались… И в этом виноват не Кружилин, а ты, Красногубов!.. Ты избавил их не только от деспота Воркуты, но и от всяких обязательств по службе тоже!.. Поэтому его место должен занять другой!..

Снова в помещение ворвался влажный и удушливый июльский ветер, донося со стороны столовой аппетитные запахи, и Красногубов в предвидении того, что обед – не за горами, жадно сглотнул слюну. Офицер внимательно посмотрел на него. Видя, что этот солдат, напрочь лишен какого бы то ни было честолюбия и властности, Папахин переменил тактику.

– Ну, ладно, Витя, присядь!..

Виктор послушно сел на предложенный ему стул.

– Скажи, тебе нравиться служить в Советской Армии?

Чистосердечный солдат на секунду задумался.

– Никак нет, товарищ старший лейтенант!

Папахин презрительно фыркнул.

– Так, ты не любишь свою Родину?!

– Никак нет! Родину я люблю!

– Тогда почему же защищать ее не хочешь?!

Красногубов ощутил, как щеки его загорелись оттого, что Папахин выставил его каким-то дезертиром и предателем.

– Да я, если надо, жизнь за нее отдам!

– Кхе! – усмехнулся офицер. – Почему же дисциплину нарушаешь?! Без дисциплины, сам понимаешь, подразделение будет не боеспособно!

– Я не нарушаю! И потом стройбат – это не линейные войска!

Папахин нервно забарабанил пальцами по столу.

– Так, вон оно – что! Значит, ты служить намеревался в боевом подразделении, а тебя – хлоп и обломили?! К нам сплавили небо коптить, дерьмо месить и, получая довольствие за казенный счет, большего не спрашивать! Так, что ли, получается?!

– Никак нет!

Офицер встал из-за стола и нервно прошелся по кабинету.

– Что-то никак не пойму я тебя!.. Очень сложный, ты – человек, рядовой Красногубов!..

Папахин чувствовал, что этот солдат был у него, как кость в горле. Но избавиться от него одним росчерком пера он не мог…

– Ладно! Пока что, свободен! После договорим…

И офицер небрежно кивнул на дверь.

Отбыв наказание в десять суток на гауптвахте, где кормежка была еще более скудная, чем обычный солдатский рацион, Красногубов вернулся в свою роту. Находясь в своеобразном заключении на территории полка, Виктор не подозревал, что, на самом деле, его ждала гораздо более суровая участь. И, если бы – не ротный Папахин, который имел весьма влиятельных покровителей в штабе дивизии, то его просто-напросто засадили бы лет на пять за тюремную решетку. Ведь фактически он нанес тяжелое увечье ефрейтору Кружилину. Но за выслугу лет и успехи в строевой службе Папахина представили к очередному званию капитана. Чрезвычайщина испортила бы ему весь праздник. В конце концов, если бы дело дошло до штаба армии, то повышения по службе старшему лейтенанту не видать, как морщин на собственном лбу. Если только в зеркале… Он, как и многие другие офицеры не жаловал солдат сочувствием и, тем более, любовью. И вообще не считал их за людей. Смотрел на них, как на дармовой рабочий скот. В этом смысле все солдаты были для него совершенно равными. И в критической ситуации, тем более, в ущерб собственному продвижению по службе, он никогда бы не предпочел кого-либо из них в назидание остальным. «Почему одна свинья должна сидеть в тюремной клетке по вине другой? – хладнокровно рассуждал Папахин. – Не слишком ли много чести – для таких вот Кружилиных, чтобы ради них суды устраивать?! Да, вся армия по локти в крови! На то она и – армия! Что – ее, за это судить, что ли? Поэтому ни о каком криминале в его роте и речи быть не может! Просто, выясняя отношения, ребята немного повздорили». Такая точка зрения вполне устраивала Папахина. А, значит, придерживаясь ее он, прежде всего, отстаивал собственные интересы. У него не мелькнуло даже тени сомнения, что его карьера при любых самых неблагополучных обстоятельствах, которые порой сопутствовали его судьбе, все равно, сложится удачно. Офицер хорошо понимал, что испокон веков все люди выясняли отношения между собой. И каждый из них всеми силами пытался доказать, что он – лучше и достойнее своего соперника. И к одному из них приходил успех лишь потому, что на голову второго сваливалась неудача. Папахин потому и выбрал армейское поприще, что оно давало ему главное преимущество – власть над людьми.