Очаг. Экологическая история - Николай Чижов

При жестких требованиях к качеству работ институт старался крайне бережно относиться к кадрам. Так в декабре 1973 года Центральной экспедиции было поручено проведение комплексных инженерных изысканий под строительство нового канала «Волго-Дон 2». Организована комплексная изыскательская партия, арендована база в поселке Дубовый Овраг, переброшены буровые станки, оборудование, автотранспорт, вагончики для проживания. Буровые мастера освоили разрез, начались хорошие заработки. Но в августе 1974 года решено передать объект комплексной экспедиции № 31, более 25 лет работавшей в Казахстане, из-за резкого сокращения у нее объемов работ. Экономически это решение, наверное, было нецелесообразно, но для института важнее было сохранить опытные изыскательские кадры. Жаль было уезжать от августовских волгоградских помидор и волжской рыбы, но приказ и колонны буровых и грузовых автомобилей с оборудованием и с вагончиками для проживания на жесткой сцепке, в которых находилось домашние вещи изыскателей в привычных ящиках, пошли на Вольск. Там были необходимы комплексные инженерные для проекта берегоукрепления и защиты города и четырех крупнейших цементных заводов от опасных оползневых процессов, а с 1975 года начинались изыскания для строительства Балаковской АЭС.

Сколько в «Гидропроекте» возились с нами, молодыми специалистами, тактично передавая знания и опыт, непроизвольно внушая простую мысль: «Плохо работать стыдно», да это было и невозможно! Кто не «тянул», тот быстро увольнялся, оправдывая себя обывательскими понятиями, что ненормально всю жизнь проводить в переездах и на стройках. Для тех, кто оставался на изысканиях, работа становилась главным смыслом жизни, но говорить об этом было не принято. Отец рассказывал, что Эдуард Иванович Роот, легендарная личность, начальник Волжской комплексной экспедиции, а затем заместитель главного Инженера и Начальника института «Гидропроект» по изысканиям часто говорил: «Не хочешь работать по объектам, иди в сапожники, им работу на дом приносят». Выдающийся человек был Эдуард Иванович, ум и характер, жесткость и доброта, немало советских геологов, гидрологов вытаскивал из лагерей и ссылок в Волжскую экспедицию.

Одним из персонажей рассказов о тех временах была секретарь Роота в Городце, высокая подтянутая женщина, русская аристократическая порода в каждом жесте, с неизменным зонтиком и на каблуках, безупречное знание основных европейских языков. История ее появления в экспедиции незамысловата, может быть, типична для того времени. Дворянка хорошего старинного рода, выпускница Смольного, муж – полковник у Брусилова, воевал с первых дней с немцами, затем у Корнилова, ранения, эмиграция, добрались до родственников мужа в Риге, купили маленький домик в пригороде, благо муж после февраля половину наследственных денег хранил в Стокгольме. Жили по инерции, смутно надеясь на чудо возврата Российской империи и строго воспитывая единственного сына. Муж умер через пять лет от старых ранений и тоски по России, сын в двенадцать лет поступил в русский кадетский корпус во Франции, благо родственников в Париже было много. Елизавета Дмитриевна осталась одна, выручала, видимо, работа, она в первый же год по приезду в Ригу устроилась в городской архив, архивы были богаты и разноязычны, наверное, потому и приняли ее на службу, блестящее знание пяти языков было редкостью. Историей всегда увлекалась, написала несколько статей, сначала на русском, немецком и английском, а через год легко писала на латышском. Тогда в Риге проживало много евреев и немцев, в профессорской среде они преобладали, за несколько лет со многими из них у Елизаветы Дмитриевны сложились добрые рабочие отношения. Честные историки нуждаются в общении, как и все творческие люди. Во второй год немецкой оккупации к ней обратилась дочь друга, профессора-еврея, с горькой, робкой просьбой попытаться спасти детей, пятилетнего сына и семилетнюю дочку. Елизавета Дмитриевна, видимо, часто бывала в той семье, дети ее хорошо знали. Через несколько дней, поздним вечером, привели грустных, испуганных, сразу повзрослевших детей, страшное шипящее слово «Саласпилс», лагерь детской смерти в Латвии, ужасом стучало в их головах. Передали искусно подделанные документы: якобы они – дети внезапно умершей двоюродной сестры Елизаветы Дмитриевны. Два года дети тихо жили у Елизаветы Дмитриевны, прятались в доме, по вечерам, плотно задвинув шторы, занимались с ней языками, счетом, получали начальное домашнее образование в традициях конца XIX века. Днем много читали, были необычайно усидчивы и старательны, гены сказывались, да и учитель, дай Бог каждому ребенку такого воспитателя и учителя, как выпускницы Смольного. Позднее Елизавета Дмитриевна как-то обронит: «Неизвестно, может, эти дети меня спасли от дикой тоски и депрессии, сын погиб в 1943 году в Сопротивлении». Через два месяца после освобождения Риги за детьми приехали из Швеции родственники, двоюродные брат и сестра погибших в концлагерях родителей – евреи своих детей не бросают. Безмерна была их благодарность за спасение детей, звали с собой в Швецию или США. Но Елизавету Дмитриевну неожиданно вызвали на допрос в особый отдел НКВД, она была дальней родственницей Антона Ивановича Деникина. Следователь попался сволочь, сознавая свое ничтожество, использовал любые поводы, чтобы мстить образованным и достойным, а тут такая гордость и благородство. Семь лет поселения в Сибирь как минимум, что и присудили. Родственники спасенных детей старались всячески помочь, писали, ходили в посольство, приезжали в СССР, но к Сталину попасть не смогли. Через два года эта сволочь следователь получил свои давно заслуженные десять лет без права переписки, тюремное «радио» во все времена работало исправно, но дела этого следователя пересматривались медленно. Видимо, тогда родственники спасенных детей через каких-то знакомых и обратились Эдуарду Ивановичу с этой историей. Немалых трудов, наверное, ему стоило доказать, что в экспедиции крайне необходим секретарь, который свободно может переводить сложные технические статьи и монографии по гидротехническому строительству и инженерным изысканиям. Спустя несколько лет судимость с Елизаветы Дмитриевны была снята и ей разрешен выезд за границу.

После того, как Э. И. Роот в 1961 году передал Волжскую экспедицию (переименованную в 1965 году в Центральную) моему отцу, в нашем частном доме в Городце два раза в год собирались начальники изыскательских партий, главные геологи, главные гидрологи и геодезисты. Численность центральной экспедиции доходила до 400 человек, буровых бригад – более двадцати пяти. Ежегодно осенью проходили партхозактив и годовая профсоюзная конференция. Оба мероприятия сводились к расширенному производственному совещанию, острых вопросов не боялись, но и ругани не припоминается. По окончании официального мероприятия матушка всегда приглашала на ужин давно вместе работающих коллег. На узкой улочке выстраивалось до пяти УАЗов – «буханок» с курскими, смоленскими, саратовскими, чувашскими номерами, а до 1967 года – и с карачаево-черкесскими. Там в 1967 году на базе нашей комплексной изыскательской партии была организована Северо-Кавказская комплексная изыскательская экспедиция. Отец тогда сильно переживал: сколько усилий, нервов на организацию, строительство базы в Черкесске – и вот когда многое сделано, отрывают почти родное.

Вечерние застолья для меня, старшеклассника, были притягательны. Устроившись в углу дивана, слушал и слушал, пока не прогонят спать. Собирались умные, своеобразные, самостоятельно мыслящие, сильные люди с интересными биографиями, по которым можно географию энергетических строек страны изучать, да и зарубежной Азии тоже. Столы были обильны: традиционная волжская ушица из свежей рыбы, пельмени, овощи из теплиц или с грядки, в крайнем случаи из погребов, соленые и маринованные грибы, клюквенный и брусничный морс. Начальники партий так же любили чем-то украсить стол, Левон Иванович Тер-Гевондян несколько раз специально приезжал на сутки раньше, привозил живого деревенского гуся, а курский гусь с поймы Сеймы хорош.

Накануне вечером сам забивал, чистил и на следующий день готовил, не доверяя это никому. Если мероприятие было в ноябре, то гусь привозился уже тушкой. Удивительно яркий и своеобразный человек был «Тер», так в экспедиции все за глаза звали Левона Ивановича. Двухметровый гигант, хорошего армянского рода, отец известный в Армении композитор, прораб буровых работ на изысканиях под Братскую ГЭС, начальник комплексной изыскательской партии для строительства Курской АЭС. Вспоминается осень 1970 года, площадка проектируемого четвертого энергоблока, раскисший чернозем, грязь непролазная, Тер в черном коротком полушубке, черных брюках спецовки, кирзовых сапогах и белоснежной нейлоновой рубашке с черным галстуком. Вместе с буровым мастером перетаскивает УБП-15, автомашина ГАЗ-66 не проходит, а люди могут. Прекрасный человек, до последнего дня в коммунистической партии состоял, пояснял коротко: поздно менять убеждения, всю жизнь коммунистом прожил, так и умру. На стройке Братской гидростанции Александру Пахмутову на руках через лужу перед Домом культуры переносил, чем всегда гордился.