Завораш (СИ) - Галиновский Александр

Клирик, который шагал впереди и что-то говорил идущему позади куратору, подошёл первым. Если бы Ош хотел — он мог бы одним прыжком преодолеть разделяющее их расстояние и убить обоих. Однако рисковать не стоило. Во-первых, тело ему ещё не полностью подчинялось. Ош отмечал какие-то мелкие судороги, то и дело пробегавшие по пальцам, а также — не менее трех раз, временное помутнение в глазах. К счастью, крылатый выглядел как обычно. По крайней мере, ни у кого из двоих не должно было возникнуть подозрений.

Ещё недавно это тело принадлежало ему.

Эти руки, крылья за спиной… Тонкая кожа, натянутая на каркас из почти невесомых, полых как у птицы, костей. Теперь все это было не более чем куклой на цепи. Лишённое личности тело не погибнет сразу, и возможно, пройдёт ещё некоторое время, прежде чем кто-то заподозрит подлог. Подумать только… Он ждал этого тридцать лет, и за все эти годы никого не оказалось достаточно близко, чтобы осуществить переход.

Скорчившись в тени за механизмами, где мрак лишь слегка рассеивал свет от тускло мерцающего содержимого трубок, по-прежнему идущих к бездушному телу, Ош едва сдержался, чтобы не рассмеяться.

А затем события приняли совсем другой оборот. Внезапно идущий сзади куратор размахнулся и ударил клирика по голове. Клирик свалился без единого звука, как будто нападавший ударил не живого человека, а пустой манекен.

Перешагнув распростёртое тело, куратор откинул капюшон и приблизился к крылатому. При этом губы куратора шевелились, словно он что-то говорил узнику.

Ош пожалел, что у этого тела не настолько острый слух, как хотелось бы — он не расслышал ни слова, к тому же мешало бурление жидкостей в трубках. Он мог лишь догадываться о смысле сказанного. А через мгновение этот смысл стал очевиден. Воздев руку с зажатым в ней инструментом, которым до этого он нанёс удар клирику, куратор обрушил его на голову крылатого.

ОДА ПОСТОЯНСТВУ

В такой темноте Телобан оказывается впервые. Мрак окутывает его со всех сторон словно старое уютное одеяло, и только впереди сохраняется узкое окно обзора. В него будто в настоящее окно, прорубленное в глухой стене, он наблюдает за тем, что происходит в мире.

Вот входят двое. Тело крылатого по-прежнему стоит на постаменте. Оно повёрнуто к вошедшим полубоком. Люди подходят ближе. Затем происходит нечто странное: идущий позади бьёт компаньона по голове. Раздаётся звук, словно кто-то с хрустом раскалывает орех. От того звука у Телобана, разум которого по-прежнему заперт на задворках захваченного сознания, болезненно сводит зубы.

Здесь он не один. Вокруг — тени и силуэты того, что он так старательно изгонял в дальние уголки разума всю свою жизнь. Они выпрямляются, подходят ближе. Некоторые ползут на четвереньках, принюхиваются, кряхтят.

Смутные страхи, тёмные желания, жуткие фантазии. Все они хорошо знакомы ему, поскольку он сам отправил их сюда. Некоторые провели здесь почти столько же, сколько было лет самому Телобану.

Одна из теней поблизости напоминает человека без ног. Телобан узнаёт его. Когда они были детьми, этот нищий жил на улице по соседству. Телобан помнил, как они с детьми боялись и избегали его. Он казался им чудовищем. Они даже сочинили историю, которую рассказывали тем, кто был младше. Будто ноги у него на самом деле есть, просто они погружены в иной мир, словно у сидящего на берегу реки — в воду. Что Бродяга (так они его называли, с большой буквы, словно это было именем), застрял между двумя мирами — потусторонним и нашим. История менялась в зависимости от того, как сильно хотелось кого-нибудь напугать: одна рассказывала, что Бродяга постепенно погружался в небытие — понемногу с каждым годом. Другая утверждала будто он, наоборот, пытается выбраться наружу. Они рассказывали эту историю друг другу и самим себе столько раз, что со временем сами стали в неё верить.

Теперь Бродяга тянул к нему из тьмы свои костлявые руки.

Был ещё мальчик. Он просто стоял и смотрел на Телобана. В отличие от Бродяги, мальчик был воспоминанием, задвинутым, как и все прочие, на задворки сознания.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Рядом с мальчиком Телобан заметил одного из архонтов… Его тело раздулось до неузнаваемости, кожа побледнела. Там, где он стоял, с его мантии натекла лужа воды. И в этой луже лежит нечто, смутно напоминающее груду сухих веток. Приглядевшись, Телобан понимает, что смотрит на завёрнутый в лохмотья человеческий скелет — всё, что осталось от другого тела, которое он бросил на крыше замковой башни.

Телобан закрыл глаза, отступил на шаг. Все эти … люди… они были не более реальны, чем воспоминания и мысли. Запрятанные глубоко, они ждали своего часа, чтобы… Чтобы что?

— Послушай, — раздался голос сзади.

Телобан повернулся и увидел перед собой третьего архонта. Его одежда пропитана кровью. Там, где её распороло лезвие бритвы, она и вовсе болталась лохмотьями, едва прикрывая обнажённую кожу.

Странно, но Телобан всегда симпатизировал этому человеку. Кажется, из всех учителей он единственный понял, что Телобан имел в виду, говоря о Хаосе.

Поэтому убийца не удивился, когда его жертва начала говорить. И первые слова оказались именно такими, какими он и хотел.

Первый удар куратор нанёс наотмашь, сверху вниз, и затем продолжил наносить короткие удары, целя в голову, шею и грудь оракулу. Инструмент в его руке был тупым и коротким, что позволяло лучше рассчитать место удара, но сила удара явно была недостаточной. И все же первым ударом куратор явно расколол оракулу череп. Кровь — та, что ещё осталась в теле крылатого, брызнула во все стороны. Несколько капель попало на Оша. Он растёр кровь между пальцами, понюхал, а затем сунул кончики пальцев в рот.

Голова крылатого практически исчезла под градом ударов, а куратор продолжал наносить один удар за другим. Ош не мог сказать, насколько долго это продолжалось. С первым ударом жидкости в трубках вскипели. Некоторые трубки опустели, в других жидкость помутнела. Многоцветный веер превратился в череду серого и черного.

Внезапно силы покинули куратора. До этого он наносил удары с точностью механизма, теперь в один момент его руки опустились, и сам он как будто стал меньше и ссутулился.

Возможно, именно сейчас настал момент, когда Ош мог бы напасть на него.

Затем куратор извлёк из складок одеяния некий предмет. Он был небольшим и с лёгкостью помещался в ладони. Сжимая его в руке, он подступил к оракулу.

К тому времени то, что некогда являлось телом Оша, было уже мертво. Крылатый стал пародией на самого себя: сломанный, разбитый сосуд. Крылья за его спиной безвольно повисли. Кожа стала серой, а в некоторых местах, там, где вены подходили близко к поверхности тела, начала напоминать покрытый чёрными прожилками мрамор.

От оракула исходил отчётливый запах смерти — крови, нечистот.

В руке у куратора оказался миниатюрный пузырёк. Стекло, из которого он был изготовлен, несколько раз сверкнуло в тусклом свете крипты. С такого расстояния было сложно утверждать наверняка, но Ошу показалось, будто сосуд изготовлен из стекла необычного фиолетового оттенка. Другой рукой куратор извлёк на свет крохотную воронку для жидкостей. Опустив её длинный конец в горлышко пузырька, куратор подставил широкий раструб под струйку крови, льющуюся из раны на голове оракула.

Ещё недавно эта голова была его собственной, подумал Ош.

Впрочем, он испытывал сожалений не больше, чем человек, которому пришлось сменить одежду.

Сосуд довольно быстро наполнился, а поток крови так и не иссяк. Закончив, куратор извлёк воронку и закупорил ёмкость. Похоже, на этом было всё. Ош-Телобан глубже втиснулся под тень механизмов, когда куратор обвёл взглядом зал.

Пока куратор оглядывался, Ош успел рассмотреть его в деталях. Лысеющая голова, ничем не примечательное лицо. Такое больше подошло бы мелкому торговцу. Трудно поверить, как заурядно порой выглядит смерть. В большинстве случаев она не похожа ни на карающий меч, ни на гром и молнию с разверстых небес. Чаще всего это чья-то предательская рука, капля яда или… Телобан разбирался в таких вещах. Внезапно Ош поймал себя на том, что слышит внутренний голос, который ему не принадлежит. Чувства были теми же самыми… Однако мысли… Было в них что-то не совсем правильное, как в запахе испорченной еды. Или во вкусе вина, в которое подмешали отраву. Жертва делает глоток и понимает: что-то не так. Затем, когда приходит тошнота и тело скручивают первые судороги, понимание переходит в уверенность, однако уже слишком поздно.