Фаворит. Американская легенда - Лаура Хилленбранд

Все дело было в Смите. И на этот раз у старого ковбоя был припрятан туз в рукаве. Все это время он втайне надеялся, что Риддл потребует начать скачку именно на беговой дорожке{427}. По словам некоторых, он буквально советовал Ховарду выразить шумные протесты по этому поводу, а потом согласиться, чтобы никто не заподозрил, что рассчет именно на это. Все думали, что лучшее, на что может рассчитывать Смит, – что Сухарю удастся держаться ближе к Адмиралу на начальных этапах скачки. Но у Смита были более амбициозные планы. Сидя на сундуке с амуницией во время переговоров о матчевой скачке со своим другом Биллом Баком, он сделал странное замечание: «Я собираюсь так удивить парней, что они до конца жизни не забудут{428}. Сухарь поведет скачку с самого старта».

Когда раздался телефонный звонок, Поллард лежал на больничной койке и болтал с Давидом Александером. Звонил Вульф, он хотел услышать мнение Полларда о предстоящей матчевой скачке{429}. Мороженщик, как и все остальные, не был согласен со Смитом. Он думал, что Господь наделил Адмирала большей резвостью, чем Сухаря, и что победитель Тройной Короны неминуемо обойдет его с самого старта. И как ему провести эту скачку?

Ответ его удивил. Если Вульф прямо по сигналу «даст газу в пол», он, Поллард, обещает, что Сухарь еще до первого поворота «сделает» Адмирала. Поллард посоветовал Вульфу вырваться вперед на старте и следить за Адмиралом на противоположной прямой. «А когда жокей Адмирала, Куртсингер, пошлет коня в последний рывок перед финишной проволокой, – сказал Поллард, – сделай кое-что неожиданное и, наверное, беспрецедентное: дай ему догнать тебя».

Это был удивительный план. «Можешь назвать это лошадиной психологией, – объяснил Поллард Александеру. – Но когда какой-нибудь конь смотрит Сухарю прямо в глаза, тот несется как одержимый. Он может иногда бездельничать, если вырвался вперед, считая, что забег уже у него в кармане. Но когда задача усложняется, в нем просыпается бешеный азарт». Поллард был уверен, что, если Вульф даст Адмиралу возможность бросить ему вызов, Сухарь побежит быстрее и будет больше стараться, чем если Вульф станет удерживать лидерство на протяжении всего забега. «Сухарь – азартный игрок. Я это знаю». А дальше инструкции были очень простыми. Как только Адмирал нагонит Сухаря, «гони изо всех сил».

Весь их план был завязан на двух предпосылках, которые никто, кроме команды Сухаря, не признавал и не воспринимал всерьез: что Сухарь достаточно резв, чтобы обогнать Адмирала с самого старта, и что он достаточно азартен, чтобы отвоевать лидерство после того, как жокей позволит другому скакуну обойти его. Вульф быстро убедился в первом. Со вторым было сложнее. Поллард знал: то, что он просит друга сделать, идет вразрез с основными принципами верховой езды.

«Большинство жокеев посчитали бы, что я сошел с ума, – сказал Поллард Александеру после того, как повесил трубку. – Когда тебя догоняет лошадь, кажется логичным скакать изо всех сил, чтобы оставаться впереди. Это инстинкт. Говорю тебе: то, что я посоветовал Вульфу, очень трудно сделать». Если Поллард ошибался в Сухаре, такая стратегия приведет к тому, что Сухарь просто вручит победу Адмиралу. Но Вульф признавал, что его друг понимает коня лучше, чем он. Он рассматривал эту скачку с точки зрения Полларда, как проверку на стойкость, а он никогда не видел такого упорного и упрямого коня. «Сухарь – как стальная глыба. Цельный{430}. Выносливый, – сказал он однажды. – У Адмирала есть резвость, отличная скорость… скорость, не имеющая себе равных. Но в нем нет азарта». А Сухарь… «ты можешь его убить, но он не сдастся»{431}.

Вульф согласился сделать так, как посоветовал Поллард. Они со Смитом привезли Сухаря на ипподром Пимлико и приступили к работе.

На следующий день после того, как сделка была окончательно оформлена, Смит пошел к стартовой площадке ипподрома Пимлико. Он подобрался к сигнальному колоколу и несколько раз включил его, прислушиваясь к звуку. Его звон очень напоминал звонок обычного будильника. Смит спрыгнул вниз и вернулся в конюшню, где отыскал несколько планок из секвои, телефон и будильник. Разобрав часы и телефонный аппарат, он смонтировал стартовый сигнал из механизма звонка будильника и пятидюймовых батареек от телефона, потом сбил ящик из планок и закрепил кнопку снаружи. Когда эта конструкция была готова, Смит оседлал Сухаря и Тыкву, усадил Вульфа на Сухаря, вскочил на своего коня и, захватив с собой коробку, отправился к треку.

Утром Адмирал тренировался на дорожке до Сухаря. Сотни фанатов собирались на фартуке трека, чтобы посмотреть на победителя Тройной Короны, прибывшего на Пимлико после того, как завоевал Золотой Кубок Жокей-клуба. Тренер Конвей стоял на боковой дорожке и издали наблюдал, как его питомец проходит тренировочный круг, разминаясь перед матчевой скачкой на серьезной дистанции в 1 километр 900 метров. Адмирал, как всегда, был раздражен, беспокоен и великолепен.

Когда Адмирала увели назад в конюшню, принадлежавшую раньше Военному Кораблю, Конвей снова вышел на трек, чтобы посмотреть, как Смит на Тыкве едет по треку вместе с Вульфом верхом на Сухаре. Смит направил коней к старту в начале финишной прямой. Толпа, растянувшаяся вдоль всего трека, чтобы понаблюдать за Адмиралом, потянулась следом. Зрители плотными рядами выстроились вдоль ограждения.

Наблюдатели перешептывались, глядя на сигнал, сконструированный Смитом{432}. Они с любопытством смотрели, как Смит поставил своего жеребца на линию старта, потом отошел назад и включил колокол, заставляя Сухаря пуститься вскачь. Вульф ловко подгонял коня. На заре своей карьеры, еще на индейских территориях, он участвовал в матчевых скачках, стартовавших прямо с беговой дорожки, и знал, как правильно придать лошади ускорение. В большинстве случаев он позволял лошади промчаться немного вперед, потом натягивал поводья и поворачивал Сухаря назад, чтобы начать сначала. День за днем Вульф и Смит повторяли упражнение, иногда выпуская Сухаря вместе с Шансом. Самодельный колокол работал идеально, и жеребец срывался со старта со скоростью пули.

Когда с этим было покончено, Смит отводил Сухаря назад в конюшню. Как обычно под вечер большинство жителей восточного побережья набивались в конюшню, чтобы поглазеть на Сухаря. И тренер, казалось, не возражал против этого. «Невозможно навредить лошади, просто глядя на нее», – говорил он. Но, вероятно, Смит все-таки считал, что навредить Сухарю можно. Именно поэтому конем, на которого все таращились, обычно был Грог{433}.

Весь следующий месяц Америка находилась в подвешенном состоянии. Клички Адмирала и Сухаря были у всех на устах, статьи о них печатались в каждой газете, а разделение между фанатами жеребцов ширилось и приобретало некий фанатичный подтекст противостояния Востока и Запада. Один читатель пришел в такую ярость, когда журналист Нельсон Данстан перекинулся из стана Сухаря в стан поклонников Адмирала, что даже угрожал ему расправой. «Это не оставило равнодушным никого», – вспоминал Вандербильт. Даже президента Рузвельта захватил накал страстей. Ходили слухи, что он собирался «выступить против одной из лошадей» во время очередной «Беседы у камелька», но держал в секрете свои предпочтения. «Вся страна разделилась на два лагеря, – писал Дейв Бун в “Сан-Франциско Кроникл”. – Люди, которые никогда прежде не видели ни одной скачки, тоже принимали одну из сторон. Если это продлится еще на одну неделю, в стране разразится гражданская война между американцами Адмирала и американцами Сухаря»{434}.

В конце октября напряжение наростало. Тренер Конвей походил на оголенный провод. Он кричал на репортеров, чтобы они убирались прочь от его лошади. Вандербильт, тоже взвинченный до предела, спускал пар, устраивая по утрам футбольные баталии с младшими конюхами. Смит все больше хмурился. Он старался отвлечься, проводя напряженные тренировки с Каяком, который выиграл еще две скачки. Чарли Куртсингер пытался успокоить жену, которая за него очень волновалась. Чарли только недавно вышел из больницы после падения с лошади на ипподроме Саратоги, и его жена так за него боялась, что просто не могла находиться на ипподроме, когда он участвовал в забеге. Она даже близко не могла подойти и сидела в машине на парковке перед ипподромом. Чарли пообещал ей, что если она придет на трек, чтобы посмотреть на скачку, то он выиграет этот забег специально для нее{435}.

Чарльз и Марсела Ховард были взвинчены до предела. Марсела спала с молитвенными четками на подушке и каждое утро посещала мессу. Они с Чарльзом не отходили от конюшен. За несколько дней до скачки над ипподромом разразилась внезапная гроза. Чарльз и Марсела стояли и смотрели, как молнии раскалывают небо над Мэрилендом. Гроза стихла, тучи рассеялись, и трек залил солнечный свет. Марсела посчитала это добрым знаком. Она прошептала строки из стихотворения: