Фаворит. Американская легенда - Лаура Хилленбранд

Ховард потребовал, чтобы анонимный автор статьи представил доказательства своих обвинений, и сердито спросил у присутствующих, могут ли они назвать хоть какую-то убедительную причину того, почему вообще могли возникнуть подобные подозрения.

После этой пресс-конференции Ховард выступил в прессе с подписанным заявлением, что Вульф не получал приказа придерживать Сухаря. Он лично написал письмо одному известному журналисту, в котором заявил, что эта скачка сама по себе является доказательством абсурдности обвинений газеты «Сан», и приложил к своему посланию фотографию финиша скачки – журналист, вероятно, задавал вопрос, действительно ли Сухарь пересек финишную линию первым. В своем письме Ховард указал на то, что, по его мнению, послужило причиной нападок на его честное имя: соперничество с Адмиралом. «Я понимаю, – писал он, – что есть люди на Востоке, кого настораживает перспектива победы Сухаря над Адмиралом»{415}.

В Дель Мар руководство ипподрома поддержало Ховарда, утверждая: обвинения в том, что Сухаря придерживали или что Ховард либо Смит велели Вульфу сделать это, абсурдны. Но они не могли остановить поток обвинений. Возникло движение, требовавшее, чтобы Ховард не только вернул призовую сумму, но и не записывать эту сумму в общий счет заработанных Сухарем денег.

Ассоциация журналистов Калифорнии, освещающих скачки, понимая, что эта кошмарная ситуация спровоцирована недостатком официальной информации со стороны судей, потребовала, чтобы судейская коллегия дала исчерпывающие объяснения. Наутро после выступления Ховарда перед журналистами руководство Дель Мар наконец опубликовало заявление, объясняя все детали происшедшего так, как они были выяснены в ходе забега: Ричардсон ухватился за потник Сухаря, после за хлыст Вульфа, потом Вульф дернул узду Лигароти. Они подчеркнули, что пришли к соглашению, что Сухарь в любом случае выиграл бы забег.

Хотя после заявления судей обвинения быстро стихли, Ховард по-прежнему был в сложном положении. У него не было жокея. Не зная, что делать, он временно отменил все предварительные договоренности относительно участия Сухаря в скачках.

Лин совершенно случайно решил за него эту проблему. Он был твердо уверен, что Ричардсон не настолько мешал Вульфу, чтобы отстранять его от участия в скачках до конца года. Лин обнаружил, что некто без ведома окружающих снимал этот забег. Он выкупил эту кинопленку и, предварительно не просмотрев ее, пригласил судей и репортеров посмотреть этот материал вместе с ним в кинотеатре «Солана Бич». Он был в восторге от того, что сможет выяснить, что же произошло на самом деле. Свет погас, и на экране замелькали кадры{416}.

Лин стал пунцовым от стыда. На пленке было видно все, что делал Ричардсон, который чуть не вытолкнул Вульфа из седла, а тот однозначно защищался. Пресса тут же встала на защиту Вульфа, требуя отменить ему наказание. Руководство конного спорта, уже уставшее от этого скандала, признало, что раз ставки на этот забег не принимались, то публика не пострадала. Было принято решение снять ограничения с обоих жокеев после окончания серии скачек в Дель Мар.

Как только решение было принято, Ховард связался с Вульфом. «Собирайся, – сказал он. – Мы едем на Восток охотиться на Адмирала».

Смит вел Сухаря по дороге, вьющейся вдоль запасного железнодорожного пути. Их ждал поезд, загруженный всем необходимым для долгого путешествия на Восток. Внезапно над их головами с ревом пронеслись самолеты ВМФ – очень низко, чуть не задевая головы днищем{417}. Конь даже глазом не повел. Он зашел в вагон и улегся на подстилку. К тому моменту, когда Смит устроился рядом и поезд тронулся, Сухарь уже спал.

Глава 18

Сделка

После тренировок с самодельным колоколом Смита Вульф с Сухарем проносятся по скаковой дорожке ипподрома Пимлико. Тренировка 26 октября 1938 года

(Коллекция Моргана / Архивные фото)

Шел 1938 год. Осень сменила лето. Через окно палаты бостонской больницы Уинтропа Ред Поллард смотрел на потемневшее небо. Он никак не шел на поправку. Хирурги несколько раз оперировали его раздробленную ногу, снова ломая и заново собирая ее, но она никак не хотела заживать{418}. Прошло уже почти четыре месяца после несчастного случая, а стоять он все еще не мог. Его мощное тело боксера превратилось в скелет, он весил всего 39 килограммов{419}. Лицо его настолько постарело, что в свой двадцать девятый день рождения он легко бы сошел за шестидесятилетнего. Ред был настолько слаб, что даже обычные каждодневные действия давались ему с большим трудом. Перед друзьями он, конечно, старался держаться, уверяя, что скоро снова сядет в седло, но они не верили в это – да и он сам тоже.

В Массачусетсе дул холодный октябрьский ветер Новой Англии. Поллард захандрил. Он перечитывал старика Уолдо Эмерсона и размышлял над философским эссе «Компенсация»{420}. Ред думал об утраченной карьере и с надеждой вцепился в предложенный Эмерсоном закон полярности, в соответствии с которым все в природе сбалансировано своей противоположностью: тьма – светом, холод – жарой, потери – приобретениями.

За астероидом осколок,В полете путь его недолог.Иль это просто на летуПронзает искра темноту.

Он влюбился в личную медсестру. На царственно прекрасную Агнес Конлон обращали внимание все молодые мужчины, появлявшиеся в больнице. Она была единственным ребенком в богатой, ориентированной на статус семье антикваров из фешенебельного Бэк-Бей. Жокей с семью классами образования, без постоянного места жительства явно не принадлежал к ее кругу. Кроме того, поговаривали, что Агнес встречается с местным врачом. По характеру она была полной противоположностью Полларда и отличалась строгой сдержанностью, тогда как он потакал своим страстям.

Тихими вечерами в больнице Поллард засыпал ее цитатами из старика Уолдо, а она в это время выхаживала его искалеченную ногу{421}. По-видимому, он открыл ей свой самый темный секрет – рассказал о частичной слепоте. Он полностью доверял ей.

Той осенью Ред сделал ей предложение. Семья Агнес пришла в ужас. «Все равно как если бы ты решила выйти замуж за какого-нибудь циркача», – рассказывала его дочь, Нора Кристиансон. Ред был настолько слабым и истощенным, что Агнес была уверена, что он умирает{422}. Но было в нем что-то трогательное, притягательное. Позже кто-то из тех, кто знал Агнес, скажет, что Ред был для нее освобождением от себя самой. Казалось, какая-то часть ее души хочет быть такой же бесшабашной, как он. И Агнес совершила сумасшедший поступок.

В почтовый ящик дома Поллардов в Эдмонтоне скользнуло письмо от Реда{423}. Агнес сказала «да». Старик Уолдо, отметил Поллард, в конце концов оказался прав{424}.

А в нескольких сотнях миль к югу от больницы Уинтропа Альфред Вандербильт лелеял свою собственную страсть. Вернувшись после медового месяца с молодой супругой, племянницей Марселы, двадцатишестилетний владелец ипподрома Пимлико в Балтиморе не оставлял идеи устроить матчевую скачку между Адмиралом и Сухарем. Когда состязания в Бельмонте и Саффолк-Даунсе провалились, Вандербильт вернулся к этой идее. Он все лето ждал своего часа – ждал, пока лошади достигнут пика формы и пока идея о необходимости проведения такой встречи не созреет снова.

Сентябрь 1938 года был идеальным моментом. Сухарь целое лето «грабил» Запад, Адмирал «мародерствовал» на Востоке, одержав четыре триумфальные победы подряд. А потом Риддл предпринял неожиданный шаг. На одном из званых обедов в середине сентября он заявил, что готов выделить 25 тысяч долларов на проведение встречи его жеребца с Сухарем. Ховард тут же ухватился за это предложение. Зная непостоянство Риддла, он не рискнул сам звонить старому коннозаводчику, чтобы договориться с ним один на один: если они будут говорить без посторонних, впоследствии будет больше шансов отступиться от принятого решения{425}. Вместо этого Ховард пустил в ход прессу. Он открыл свою записную книжку и начал звонить репортерам с просьбой объявить в газете, что он с готовностью поддержит сумму, предложенную Риддлом, и привезет Сухаря на встречу с Адмиралом в любое время и место, какое захочет Риддл. «Мы готовы, – сказал он, – в любое время, когда Сэмюэль Риддл захочет выставить своего жеребца против Сухаря».

Вандербильт решил, что пришел момент задействовать Пимлико. Он играл с плохими картами. Его ипподром мог предложить только небольшую часть приза в 100 тысяч долларов, который выделял ипподром Бельмонт. Но Риддл указал на еще одну проблему. Он все еще злился на стартового судью Джима Мильтона за то, что год назад тот утихомирил Адмирала с помощью щипцов, и помнил свою клятву никогда больше не выставлять жеребца на этом треке.