В этой истории не будет злодея, и человек есть закон - Дарья Милл

покачивалось, подыгрывая шуму океана редким скрипом. Ия была покрыта прежними шалями, да вот только одна единственная чёрная ложилась на её голову сверху. Снежинки составляли на ней узоры, уподобляясь небу с его россыпью звёзд.

— Мне написал министр. Дело серьёзное. Дойдёт до председателя Моиса. — Первым заговорил Хён Сок. Ему никогда не хватало духу начать разговор, но теперь утрата Ики не давала бабуле затевать их беседы так, как раньше. Как и у всех, у неё просто не было сил. — Я сожалею, Ия.

— Этого тот человек и хотел. Чтобы все вы принялись извиняться за чужой проступок. — Она вздохнула, выпустив изо рта невесомое облачко пара, а вместе с ним и последнюю веру в того, кто обрёк бедную Ики на страдания. А Ия всю жизнь оставалась верна его правде. — Я не рассказывала тебе, почему на мне столько платков? — бабуля пригладила их на своих плечах. — По одному на каждого усопшего деревни. У людей принято носить чёрный цвет, но я не считаю любую смерть трауром. Как и жизнь, она всегда была большой радостью. У нас нет традиции сетовать на судьбу из-за того, что кто-то ушёл. Со смертью жизнь имеет цену, без неё — пустой звук и бессмыслица. Ни одно создание не должно жить так же долго, как он. Его не должно быть в живых, но он сохранился, и посмотри теперь, что из этого вышло. Он оказался негодяем, каких ещё не видела Вайнкула. И до него были отступники, мародёры и варвары, но ещё ничто не заставляло содрогаться землю так, как это случилось пару месяцев назад. Он использовал стихию не по назначению. Вайна не хотела помогать ему в преступлении против рода человеческого, да вот только он её вынудил. Это несправедливо. Если бы я знала его сейчас, то заставила бы всё прекратить. И пусть эти слова стали бы моими последними.

Бабуля всё говорила, а Хён Сок и не думал её прерывать. В своих рассуждениях она часто заходила дальше положенного, но ни слова лжи в них не было. Лишь взгляд её жёлтых глаз на то, что людям мешали видеть светозащитные очки.

— Первый человек уж давно должен покоиться в ваших склепах, но вот перед нами результат его деяний. Всё это время я дурачила себя мечтами о его благоразумии. Но он негодяй. Тот человек всему виной. Но что же я, совсем не о том должна тут тебе толковать. Ты и без моего участия знаешь более, чем достаточно. А я должна сказать о своей последней шали. Она для Ики. — Подул ветер, и Ия сильней закуталась в тёмную ткань, позволив похоронной вуали прикрыть своё лицо. — Она — моя память. Платок Ики чёрный, потому что её уход — единственная ошибка, над которой стоит задуматься. Мне никогда её не забыть. И Эндрю тоже никогда не забудет. Было бы лучше, если б её жизнь забрал какой другой благородный поступок. Например тот, который она совершила бы на старости лет по большой мудрости. В моём возрасте. А мне уже девяносто семь. Ики теперь навсегда двадцать.

Узелком закрепив на своей шее шаль, бабуля Ия замолчала. Дыхание её было до того тяжёлым, что, казалось, в себе несло всё бремя этого мира. Никто не называл Ию старостой деревни Патуи, но все в тайне так считали. Смиренным согласием ответила на это бабуля, уже с семьдесят лет с содроганием сердца переживая за каждую существующую душу на этой их общей земле.

— Но Ия, зачем же Вы всё это время хранили у себя чёрный платок? Как Вы могли знать, что в Патуи назревает беда?

— Не в самой Патуи дело, мой милый мальчик. Покой всей Вайнкулы канул в нескончаемое звёздное небытие. Катастрофы не избежит ни одно, даже самое укромное место нашего общего дома.

И вновь бабуля притихла. Океан бушевал, амфи резвились у его вод, птицы как ни в чём не бывало с ветром разносили свои песни. В этом мире одни лишь люди и фолки оказались братьями по общему горю. Этот миг стал таким, каким предвещало было быть их изначальное сосуществование. Люди и фолки изначально должны были невзлюбить друг друга.

— Бабуля, прогоните меня. — Вдруг начал Хён Сок, когда всё окружающее стало для него невыносимым. Он терпел, очень долго и упорно держал мысли в себе, но обстоятельства его подкосили. Если бы его кто спросил, то Хён Сок не стал бы врать и ответил, что смерть Ики не стала для него таким ударом, как для Эндрю. Но кое-что другое выбило из-под его ног оставшуюся почву. Алека не стало по его вине, и с этим знанием он оставался стоять по колено в кипящих подземных водах. Хён Сок просто не мог перестать об этом думать.

— Просишь старую немощь об одолжении. Но я не буду этого делать только потому, что ты так хочешь. Уж пора бы тебе прекратить перекладывать на других свои чувства. Это никогда не было к лицу подполковнику Квону, а Хён Соку и подавно.

— Как Вы можете пускать людей в свой дом после того, как один из них лишил жизни Ики? Вы не должны так поступать, Ия. В Вашей воле прогнать каждого, кто одним лишь своим существованием оскверняет эти земли.

— Вы, люди, так любите решать вопрос в пользу большинства. Прямо как то сделали с Рождеством. Луис Кортес оказался тем самым большинством. — Бабуля впервые назвала первого человека по имени. — Если тебя обидел кто-то один, не нужно обижаться на всех. Вот что я поняла от того, кто открыл фолкам дорогу в новый мир. Но, видимо, сам он об этом совсем позабыл.

— Если и так, то он был слишком похож на фолка, чтобы его можно было назвать человеком.

— Всё совсем иначе, чем тебе кажется. Мы стали фолками потому, что он сам сделал нас такими. Он сотворил фолков по своему подобию. Уже устаревшему подобию.

И вновь бабуля замерла, за собой оставляя право на последнее слово. И её бы порадовало то, каким Хён Сок вдруг стал разговорчивым, но случившееся ночью бесчинство подорвало её веру в Богов. Вдруг таковые и были, в их силах было не допустить случая торжества смерти над священным девичьим телом. И вот бы дело завершилось на этом. Родители Ики застали преступника за глумлением над уже скончавшейся дочерью.

Если бы подполковник Арно решал вопрос лично, он желал бы собственными руками искоренить зло, но то было ему не по духу. Он ещё никому не причинял вреда, и