История Франции - Марк Ферро

поражение — в битве при Мальплаке (1709). Французский король снова заговорил о мире: он отказался лишить своего внука испанского престола, но был вынужден покинуть завоеванные земли в Эльзасе и Фландрии (1709–1710). Но тут военная фортуна снова повернулась к нему лицом: герцог Вандом победил англо-австрийские войска в сражении при Вильявисьосе (1710), после чего Англия вышла из войны. Однако Евгений Савойский двинулся на Париж, заставив Людовика XIV опасаться за собственную столицу. Но маршал де Виллар нанес поражение имперским войскам в сражении при Денене (1712). Теперь, истощенные войной, и император, и англичане, и французы согласились сесть за стол переговоров.

По Утрехтскому миру (1713) Филипп V сохранял Испанию и все свои колонии, но должен был уступить императору Нидерланды, Миланское герцогство, Неаполитанское королевство и Сардинию. Также он отказывался от прав на французский трон. Франция, побежденная наполовину, утратила в Северной Америке остров Ньюфаундленд и Акадию[51], в то время как Англия, много выигравшая от этой войны, получила асьенто — монопольное право на ввоз негров-рабов в американские владения Испании, а также право раз в год отправлять английский корабль в Испанскую Америку, что было подобно получению там опорного пункта. Англия сохраняла за собой Гибралтар и получала остров Менорка. Император Карл VI, заключивший Раштаттский мир с Францией (1714) и также добившийся многих территориальных приобретений, тем не менее отказался от своих прав на испанский трон.

Но раздел испанского наследства и главным образом вопросы колониальной политики стали причиной новых войн…

Стареющий Людовик XIV начал публично признавать свои грехи и каяться в них. Под влиянием мадам де Ментенон он становился все более набожным, что вызвало переход к своеобразному католическому абсолютизму. Король обрушил свой гнев на женский монастырь Пор-Руаяль, являвшийся оплотом янсенизма; янсенизм был осужден папской буллой Unigenitus. В тюрьму были брошены 2 тысячи человек. Этим преследованиям предшествовало подавление восстания камизаров и страшный голод 1714 г., истребивший почти весь скот. Зима короля стала чередой несчастий.

В то время как Сен-Симон считал, что умственные способности монарха были «ниже среднего», а придворные больше критически замечали «его слабости, нежели жажду славы», Вольтер относился к Людовику XIV с почтительным восхищением… «Всем известно, с каким величием духа видел король приближение смерти. Наследник его изобразил. слова, сказанные ему сим монархом при последнем прощании: “Старайся жить в мире с соседями. Я слишком любил войну; не подражай мне ни в этом, ни в чрезмерных издержках. — писал он и добавлял: — Хотя жизнь и смерть Людовика XIV славны, однако подданные не столько жалели о нем, сколько он достоин”». Как мы увидели, те же люди, которые в 1686 г. со слезами на глазах умоляли небо о выздоровлении своего больного короля, шли за похоронной процессией с весьма различными эмоциями. Кто-то пил, кто-то пел или радовался. «Пусть упрекали его мелочами и жестокосердием против янсенистов, гордостию с чужестранцами во время успехов, слабостию ко многим женщинам. разорением Палатината (Пфальца), гонением против реформатов; но потомство уравновесило все его слабости и пороки высокими качествами и деяниями. и, несмотря на все бранные сочинения, имя Людовика произносить будут с уважением; ибо с сим именем соединяется понятие о веке, вечно достопамятном»[52].

Как нам относиться к этому суждению?

1715 ГОД: СЛОВНО НАЧАЛАСЬ НОВАЯ ЭРА…

В фильме Бертрана Тавернье «Пусть начнется праздник» хорошо показан перелом, произошедший в жизни двора с началом эпохи Регентства — эпохи разврата и пресыщенности, сменивших чопорную добродетельность, на которую претендовала мадам де Ментенон и которая отныне стала объектом насмешек. Вернулись также итальянские комедианты, высмеявшие ее несколькими годами раньше в «Мнимой недотроге» и по данной причине высланные из Франции.

Это была эпоха игривой распущенности, отображенной в картинах певца галантных празднеств Антуана Ватто, в частности в «Паломничестве на остров Киферу». Вольтер ошибался, когда утверждал, что изучение человеческой природы было завершено еще классическими авторами. Ему не нравился писатель Пьер Мариво, говоривший: «Я выискиваю в человеческом сердце каждый уголок, в котором прячется любовь… в каждой своей комедии я заставляю ее выбраться из него». Вычурное изящество его произведений было под стать скроенным из легчайшей ткани женским нарядам, вошедшим в то время в моду. Это была эпоха балов и оперного театра, в котором Людовик XV чувствовал себя гораздо более свободно, чем на заседании Королевского совета, хотя король и не был лишен ума.

Естественно, французский кинематограф, вдохновленный фривольной или просто непристойной живописью и литературой того времени, от Ретифа де Ла Бретона до Фрагонара и Шодерло де Лакло, отдал дань этой эпохе в фильмах, подобных «Бенжамену» с Катрин Денёв.

Но меняется и городская жизнь — ведь королевский двор на время переезжает в Париж, а регент герцог Орлеанский устраивает балы, участие в которых принимает разный сброд.

Главная же особенность этой эпохи заключалась в другом: впервые массовое хождение получили бумажные деньги, просто-напросто деньги.

Деньги чародея Джона Лоу

Бумажные деньги действительно стали частью жизни буржуа, причем низших слоев тоже, как свидетельствует гравюра, изображающая банк Лоу на улице Кенкампуа и протянувшуюся к нему очередь из людей всех состояний.

В чем же заключался замысел шотландского банкира Джона Лоу? Он понял, что металлические деньги, выплачиваемые под залог имущества или служащие для обеспечения будущих поставок, являются связующим звеном между условностью денежных знаков и реальными товарами. Поэтому нужно просто заменить золотые монеты на бумажные деньги, ценность которых при многократном использовании будет выше ценности денег металлических. Кроме того, с учетом этой разницы, бумажные деньги позволят стимулировать денежное обращение и снять издержки тезаврации (хранения сбережений в виде золота). Другими словами, это был способ увеличить доходы или создать капитал, что упустил из виду Кольбер. Чтобы вызвать доверие клиентов, Джон Лоу установил ставку в 6 процентов, тогда как другие банкиры взимали 30 процентов. Затем при государственном поручительстве он