История Франции - Марк Ферро

истины. Они, пусть и не в открытую, отвергали непогрешимость папской власти и монархический абсолютизм, не видя в них осуществления этого самого принципа разумности. Это инакомыслие могло завести очень далеко, поскольку в нем содержался протест против существующей государственной власти.

Таким образом, янсенизм появился как весьма действенное орудие борьбы (как считал С. Дейон); его мощь использовали парламентарии, боровшиеся с папой и королем и клеймившие проводников этого враждебного союза — иезуитов. «Их мораль и богословское учение разрушают сами принципы религии и даже простой порядочности».

Получив опору в виде парламентов, галликанских по своему духу, янсенисты больше не были оторваны от жизни, поскольку их идеи получили распространение среди буржуазии и низшего духовенства. А с 1728 г. янсенисты располагали уже и собственным периодическим изданием «Духовные вести» («Les Nouvelles ecclesiastiques»), получившим широкое распространение, несмотря на официальный запрет. В нем проводилась мысль о том, что Церковь вовсе не принадлежит ни епископам, ни священнослужителям, а миряне имеют право смещать недобросовестных священников и избирать вместо них наиболее достойных.

Эта мысль о народном суверенитете в делах Церкви, предложенная в 1790 г. в законе о «гражданском устройстве духовенства», предвосхитила идею народного суверенитета и способности народа выбирать власть, т. е. любую власть, о какой бы сфере ни шла речь.

Возникновение общественной жизни

Начиная с эпохи Регентства (1715–1723) во Франции происходит постепенное зарождение общественной жизни, ставшей источником критического осмысления государственной политики.

Первые изменения наблюдаются в деревне, где на смену восстаниям, вспыхивавшим из-за непосильного налогового гнета, но всегда рано или поздно угасавшим, пришли протесты против узурпации сеньором тех или иных сборов (за поддержание порядка, охрану, лесной обход и т. д.), против собиравшего десятину кюре и требований арендаторов земель. Изменение цели борьбы отразилось и на ее форме: к вооружённым мятежам теперь добавились тяжбы.

Если сопоставить список жалоб, обсуждавшийся Генеральными штатами 1614 г., со списком 1789 г., будет нетрудно заметить, что как в 1614-м, так и в 1789 г. основные претензии были вызваны тяжестью налогов, а проблемы функционирования правосудия и статуса покупных должностей были гораздо менее актуальными. В то же время налицо определенное изменение: если в 1614 г. только выдвигалось требование церковной реформы, то в 1789 г., когда она уже была осуществлена и были отменены некоторые правила и обряды, данный вопрос почти не поднимался. Зато отрицательное отношение прихожан к священнослужителям сменилось отрицательным отношением самих священнослужителей к своей — по их мнению, грубой и неотесанной — пастве. Правда, определенная часть духовенства состояла из городских жителей.

В городе же эти перемены выразились прежде всего в трудовых спорах и конфликтах, затронувших почти все профессии и ремесла (20 из 27 в Нанте, 16 из 16 в Лионе). И число этих конфликтов продолжало расти, причем на протяжении всего XVIII столетия оно удвоилось. Это нежелание подчиняться, хотя и не было связано с политическими требованиями, порождало различные формы солидарности, следствием чего, в свою очередь, стало увеличение числа судебных разбирательств.

Поэтому и в деревне, и в городе все большее значение приобретали адвокаты. Не случайно в 1789 г. их количество было значительным среди депутатов Генеральных штатов.

В городе, и в частности в Париже, возник новый литературный круг, не зависевший ни от двора, ни от короля и в скором времени превратившийся в целый ряд весьма деятельных и влиятельных литературных салонов, внутри которых образовывались собственные партии и плелись интриги. Постепенно они завоевывали интеллектуальное влияние, отнимая его у двора и короля. Перелом произошел в 1754 г., когда энциклопедист Д’Аламбер, обойдя выдвинутого двором кандидата, был избран академиком при поддержке маркизы дю Деффан и участников ее литературного салона. Со временем этот мирок, связанный с публицистикой, начинает приобретать политический характер благодаря склонностям его участников: от Мельхиора Гримма до Дени Дидро, от Жака Тюрго до Кретьена Мальзерба или аббата Рейналя. Иммануил Кант так описал разрушение Старого порядка: «Наш век есть подлинный век критики, которой должно подчиняться все. Религия на основе своей святости и законодательство на основе своего величия хотят поставить себя вне этой критики. Однако в таком случае они справедливо вызывают подозрение и теряют право на искреннее уважение, оказываемое разумом только тому, что может устоять перед его свободным и открытым испытанием»[55]. Комментируя это замечание Канта, сделанное им в 1781 г. в предисловии к «Критике чистого разума», историк Роже Шартье писал: «Вот кто аннулирует установленную абсолютизмом фундаментальную дихотомию между совестью, управляемой индивидуальным сознанием, и государственными интересами, в основе которых лежат принципы, не имеющие ничего общего с традиционной моралью». Эта важная перемена была связана как с деятельностью литературных обществ, так и с масонским орденом, который к тому времени насчитывал около 50 тысяч членов и был открыт для представителей всех трех сословий, кроме «тех, кто не имеет ни образования, ни достатка». Поскольку в основе движения масонов лежало нравственное учение и пристрастие к обсуждению вопросов общественной жизни, с 20-х годов XVIII в. оно действительно превратилось в площадку, где имелась возможность, пусть и тайная, выражать с полной свободой свою точку зрения.

«Раньше думали, как Боссюэ, теперь думают, как Вольтер»

Изменения, коснувшиеся общественной мысли, шли намного дальше. В книге Поля Азара «Кризис европейского сознания», вышедшей в 1935 г., но не утратившей свежести взгляда, указываются еще некоторые черты, отличающие эпоху абсолютной монархии от последующего времени. Эти перемены относятся к середине правления Людовика XIV, примерно к 1680 г. «Иерархия, подчинение, установленный властью порядок, упорядоченная догмами жизнь — вот к чему стремились люди в XVII столетии. И все то же самое — принуждение, догмы — вызывало ненависть у их непосредственных потомков. Первые были христианами, вторые — противниками христианства. Первые верили в Божественную природу власти и с радостью жили в обществе, разделенном на неравные сословия; вторые верили в естественное право и мечтали лишь о всеобщем равенстве. Другими словами, раньше большинство французов думало, как Боссюэ, теперь же думает, как Вольтер». Долг