Почетный караул - Джеймс Коззенс

— Мы хотим использовать их, Дед, — спокойно сказал генерал Николс, — и я не считаю, что все цветные так плохи, как вы тут расписали. Мне кажется, дай им возможность, и многие покажут себя. Во всяком случае, у нас есть основания так думать. Надеюсь, вы не обидитесь — я собираюсь вручить крест «За летные боевые заслуги» одному из летчиков будущей негритянской бомбардировочной группы. Это лейтенант, его зовут, если не ошибаюсь, Стэнли Уиллис. У меня в портфеле лежит приказ. Скажите, чтобы он ко мне подошел, ладно?

— Уиллис? — спросил полковник Моубри. — Вы сказали Уиллис?

— Да, он пилот. Я дам вам его полное имя и личный номер. Прежнее начальство представило его к «Авиационной медали». Как выяснилось, в наградном отделе тянули с решением, и Старик сам заменил медаль на крест «За летные боевые заслуги». У них проводили учебно-тренировочные полеты, Уиллис летел на бэ-двадцать шестом и с ним еще три бэ-двадцать шестых; они вылетели из Дель-Рио и попали в сильную грозу. Когда выбрались, оказалось, что не хватит горючего дотянуть до аэродрома. Они постоянно переговаривались друг с другом по радио, и пилоты других машин, кстати белые, решили, что ничего другого не остается, как катапультироваться. И тогда этот цветной пилот заметил небольшую площадку — из тех, что годятся разве что для воскресных прогулок на легких прогулочных самолетах. Он сделал пару кругов над полем и решил, что сумеет сесть. С ним были второй пилот и штурман — оба белые, — и те согласились, что попытаться стоит. Договорились, что они пойдут первыми и если разобьются, то летчики других машин выбросятся с парашютами. И он пошел на посадку. Ему не удалось удержать самолет на посадочной полосе — если только это можно было назвать полосой; но он сумел сбросить скорость, начал притормаживать и, подруливая, удержал машину на твердом и относительно ровном грунте до полной остановки. Потом отрулил в сторону, и три другие машины пошли на посадку одна за другой, а он направлял их по радио, подсказывая, где приземлиться и куда выруливать, так что все они благополучно сели. Разве это второразрядный пилот, Дед? Бэ-двадцать шестые — серьезные машины. Спасенные самолеты стоят полмиллиона долларов, и Старик считает, что мы можем истратить пару долларов на медаль для этого парня; а при нынешних обстоятельствах вручение награды именно здесь и именно теперь может сыграть нам на руку.

— Ну да, конечно, — сказал полковник Моубри. Он сглотнул слюну. — Вы меня не так поняли, Джо-Джо. Я вовсе ничего не имею против негров. И всегда признаю достоинства этих ребят, когда они этого заслуживают, более того, я всегда набавляю лишний балл — за прилежание. Но одна ласточка весны не сделает. — Он облизнул губы. — Ладно, я, пожалуй, действительно слишком увлекся. Ваше дело решать. А наше — исполнять приказы. Вы же знаете Нюда. Не в его характере устраивать сцены из-за того, что командование отменило его решение. Просто я уже говорил — у него сейчас и без того хлопот полон рот. Вы же слышали насчет полковника Вудмана — командующего базой в Селлерсе.

— Слышали, — сказал генерал Николс и взглянул на генерала Бакстера.

— Мы все знаем, — сказал генерал Бакстер, — по целому ряду причин было решено отстранить от этого дела учебное командование и передать его нам. Мне поручено возглавить следствие, Дед. Поскольку Джо-Джо все равно должен был лететь сюда, мы решили, что я полечу с ним, переговорю с Нюдом, а завтра утром отправлюсь в Селлерс.

— Значит, вы уже знаете, что Нюд вчера там был? Я как раз собирался вам сказать. Нюд просто сам не свой… Ведь Вудман был его первым командиром эскадрильи. А вы не знали? Я сам с ним не был лично знаком, слышал только, что ему здорово не везло. Все всегда оборачивалось против него. Норман Росс говорит, что у Вудмана была навязчивая идея, будто кто-то наверху ему постоянно вредит. — Он грустно покачал головой.

— В наставлении сухопутных войск шестьсот дробь пятьсот пятьдесят ясно сказано, что психически нормальный человек не способен на самоубийство. Так что нам только на руку, если выяснится, что у него была навязчивая идея. Самоубийство в состоянии душевного расстройства. С Нюдом ведь еще кто-то летал в Селлерс, верно?

— Норм Росс и Бенни Каррикер.

— Я, разумеется, знаю, что Вудман прикладывался к бутылочке, но это обстоятельство не облегчает нашу задачу. Правда, если выяснится, что он был пьян в момент самоубийства — а думаю, что именно это и выяснится в Селлерсе, — можно будет составить заключение, что душевное расстройство произошло по его вине, а значит, и погиб он по своей вине и это никак не связано со службой. Если Нюд и те, кто с ним вчера там был, скажут, что они заметили какие-то странности в его поведении, это нам очень помогло бы.

— Не волнуйтесь, Олли, — с усмешкой сказал генерал Николс. — За помощниками здесь дело не станет. — Он в упор посмотрел на полковника Моубри — видимо, располагал другими сведениями о полковнике Вудмане. И, вне всякого сомнения, сведения эти не вписывались в ту версию событий в Селлерсе, которую рассчитывал построить генерал Бакстер и которую, по всей видимости, ждало от генерала Бакстера его начальство.

Генерал Николс улыбнулся.

— Ни для кого не секрет, что Вудман сам все время напрашивался на неприятности; он же знал, что в Форт-Уэрте готовится сокращение. Конечно, трудно, когда тебе постоянно не везет, трудно, когда кажется, что все против тебя; но сейчас вообще трудное время, Дед. Мы все делаем одно дело; и тот, кому поручена часть общего дела, должен выполнять свою работу добросовестно, а иначе пусть пеняет на себя.

Он говорил спокойно, тщательно взвешивая каждое слово, не повышая голоса, как бы излагая общеизвестные истины, о которых почему-то забыл генерал Бакстер, а может быть, кое-кто и повыше. Выходило так, словно сам генерал Николс не имеет к миссии генерала Бакстера никакого отношения. Он по-прежнему улыбался и, казалось, хотел довести до сознания собеседников простые и неоспоримые аргументы, перед которыми должны отступить все прочие соображения и чувства, включая просто жалость и сострадание, не позволяющие плохо говорить о мертвых или, во всяком случае, очернять их в официальных рапортах начальству. Ясно было, что генерал Николс в состоянии бесстрастно смотреть на картину гибели и краха, даже когда другие, пользующиеся репутацией людей стойких и мужественных, уже отводят глаза и, вспомнив, что сами они тоже смертны, стараются поскорее забыть увиденное.

— В конце концов, застрелиться — возможно, и не худший выход для человека, который, как Вудман, терпит на службе одну неудачу за другой и сам сознает это. А что еще ему оставалось? Мы не принимаем оправданий. Даже в тех случаях, когда оправдания возможны. Я знаю несколько подобных случаев. Порой Старик готов на все, лишь бы не вмешиваться, пощадить самолюбие и простить человека, если тот многое сделал для ВВС. Но даже Старик здесь бессилен и вынужден принять меры. Слишком многое поставлено сегодня на карту. — Генерал Николс широко улыбнулся, однако голос его по-прежнему звучал строго. — Кое-кто думает, что опасность уже миновала, — сказал он. — Будто наша победа — лишь дело времени. — Он покачал головой. — Но еще всякое может случиться. Завтра ситуация может измениться, и, возможно, не в нашу пользу. Я не призываю трубить об этом на каждом углу; но слишком много лучших наших людей уже погибло в этой войне, и еще больше может погибнуть. — Он помолчал. — Я все это говорю не потому, что вы этого не знаете, Дед; и не потому, что считаю, будто вы думаете иначе. Просто чтобы вы поняли: там, наверху, ко всему этому относятся как никогда серьезно.

— А вы убедитесь, что и здесь, внизу, все относятся к этому не менее серьезно, — ответил полковник Моубри.

— Я вам сейчас кое-что расскажу, только учтите, что это совершенно секретная информация, по-прежнему улыбаясь, сказал генерал Николс. — Месяц назад я был на совещании в Квебеке. Одна разведывательная служба, порасторопнее нашей, представила там интереснейший документ. Ни много ни мало как протокол, в котором излагались условия, на которых одни наши весьма важные союзники соглашались в сороковом году присоединиться к державам «Оси Берлин — Рим»; а в этом году они согласны на тех же условиях заключить с немцами сепаратный мир. В обоих случаях немцы эти предложения отклонили, посчитав условия чрезмерными…

Они подъехали к воротам КПП. Военная полиция остановила все другие автомобили и заставила прижаться к обочине. Часовой около караульного помещения вытянулся по стойке «смирно». Генерал Николс рассеянно поднес руку к козырьку фуражки, и машина въехала в ворота.

— Мы не знаем, остается ли в силе этот документ — в прежнем или в измененном виде; но ясно одно: было бы неразумно слишком уж доверять нашим друзьям и всерьез на них рассчитывать, — сказал он. — Если немцы передумают, нам не останется ничего другого, как выбросить на свалку все оперативные планы на будущий год. — Он негромко рассмеялся.