Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека - Я. А. Мильнер-Иринин

том, что моя сестра с превеликой и радостной готовностью отдала бы себя трижды и четырежды на растерзание, если бы этою ценою смогла бы так спасти хотя бы одну из своих девочек – близнецов? Так кто же в состоянии отрицать, что и способность к нравственному самоотречению заложена в женской природе в большей мере, нежели в мужской. Но нравственное самоотречение потому и нравственное правило, что человек должен воспитать и постоянно воспитывать себя в нем – как существо общественно- историческое, тогда как простое самоотречение присуще ему же как существу естественно-историческому, чисто природному. Между прочим, длительное общение человека и животного знает немало случаев их взаимного трогательного самоотречения, – т. е. не только человека ради животного, но и животного ради человека. И эти случаи взаимной и, я бы сказал, беспредельной преданности животных и людей не в меньшей мере служат и нравственному облагораживанию человечества, чем акты самопожертвования людей во имя своих собратьев.

История являет нам немало примеров беспримерного самопожертвования женщины во имя идеала – ради блага и счастья народа и человечества. Кому не ведом единственный в своем роде исторический подвиг гордой героини французского народа Орлеанской девы, простой крестьянской девушки, возглавившей борьбу великого народа с английскими поработителями? Сколько легенд на всех языках мира создано об этом очень юном существе. Жанне д’Арк было всего-навсего семнадцать лет, когда она во главе отряда французских войск освободила осажденный Орлеан, и всего еще только девятнадцать, когда она приняла свой мученический венец (илл. 64).

Сценический образ бессмертной героини французского народа нашел свое адекватное выражение в исполнении великой Ермоловой (илл. 65). «В истории русского театра, – свидетельствует автор большой монографии о Марии Николаевне, – нет другого сценического образа, который был бы столь прочно и нерасторжимо связан с личностью, творчеством и судьбой артистки, как образ Иоанны д’Арк с М. Н. Ермоловой.

В роли Иоанны д’Арк у Ермоловой не было ни предшественниц, ни заместительниц, ни преемниц…

В “Орлеанскую деву” Ермолова вложила всю силу своего героического пафоса, всю мощь своего трагического подъема, всю искренность своих чувств и в передаче Иоанны достигла вершин простоты, правды и красоты. <…>

Этот образ, любимый великой артисткой, стал символом ее героического искусства» (Дурылин С. Н. Мария Николаевна Ермолова. 1853–1928: Очерк жизни и творчества. М., 1953. С. 203). Современники, знавшие ее близко, в один голос свидетельствуют о том, что исполнение роли Жанны д’Арк было первой ее детской мечтой, что с самых ранних лет ее пленил образ прекрасной девушки в изображении Фридриха Шиллера. Сильные слова об исполнении роли Жанны д’Арк М. Н. Ермоловой принадлежат выдающемуся артисту Малого театра А. И. Южину-Сумбатову, десятки раз переживавшему незабываемые, ставшие поистине историческими, сцены из этого спектакля Ермоловой: «Из глубины своего духа Ермолова достала именно то, что в ней, в Ермоловой, таилось под Марией Николаевной, и она родила духовный величавый образ так же естественно, как мать Сократа родила Сократа, как мать Брута родила Брута, как мать Петра родила Петра. Мы едва знаем, каковы были эти матери, что своего дали они детям. Но мы знаем детей. Ермолова, как исключительный, единичный, художник, изваяла свою Галатею в “Орлеанской деве” не из мрамора, а из своего тела. Одухотворила ее своим духом. Переселилась в нее со всей силой и правдой своего таланта, своей творческой воли. Полюбила ее, как самое себя. И не лгала ни перед нею, ни перед теми, кто любовался этим созданием, ни во имя успеха, ни во имя тех или иных требований времени или господствующих тенденций. Свободно и властно, любовно и проникновенно слилась с ролью – и ее созданье от первой до последней минуты действия жило великой, значительной и правдивой жизнью» (Там же. С. 271).

Большая самоотверженность потребовалась от артистки, исполнявшей в течение почти двадцати лет (1884–1902) с огромным и невиданным в истории театра и всё возраставшим с каждым спектаклем триумфом эту свободолюбивую роль. Достаточно сказать, что после бенефиса 1902 г. ее вызывали 64 раза – это не описка. Эта самоотверженность русской артистки покажется нам еще более поразительной, если принять в соображение, что «именно Ермолова освободила “Орлеанскую деву” от шестидесятилетнего плена театральной цензуры» (Там же. С. 203–204).

Как это еще назвать, как не великим подвигом великой артистки?!.. Великим подвигом женщины!

А тринадцатилетняя девчушка, притаившаяся как мышонок (нет, именно как мышь, ведь мышонок – он глупенький, нет-нет да и выглянет), притаившаяся на темном чердаке, где скрывалась от фашистов ее семья, и с учащенно бьющимся сердечком – вот-вот нагрянут! – каждый день бравшейся за свой бессмертный дневник: «Здравствуйте! Я Анна Франк». «Когда я пишу, все разрешается, горе проходит, мужество снова живет во мне». «Я открыла счастье внутри себя. Всегда останется прекрасное: природа, солнце, свобода, то, что у тебя в душе. За это надо держаться, тогда ты найдешь себя». А ведь нагрянули-таки, схватили, и это ласковое жизнелюбивое существо два года спустя было предано мучительнейшей смерти… Сколько нравственной чистоты, сколько светлой человечности в этом бесконечно поэтическом, до боли милом женском существе!.. А ведь об этом Дневнике человечество могло бы и не узнать: его долго спустя и совершенно случайно нашли на полу среди разного хлама, оставшегося после учиненного фашистами погрома…

А сколько героических женских образов знает история революционного движения в России, начиная, скажем, от Софьи Перовской и кончая хотя бы Инессой Арманд? Вспомните одну только маленькую черточку, так трогательно характеризующую именно как женщину «Звезду Народной воли» с «голубооким детским лицом», олицетворявшую собою прекрасную юность русской революции. Когда Софью Перовскую посадили на колесницу, отвозившую ее к эшафоту, и туго скрутили ей руки, она попросила: «Отпустите немного, мне больно». Но как ей было не испытывать физической боли этой необыкновенно нежной, несказанно красивой женщине, к тому же дворянке из знатного рода, ушедшей в революцию единственно по непререкаемому велению совести.

Воспоминания современников сохранили для нас словесный портрет Софьи Перовской – в книге издания 1906 г.: «Хороша собою, хотя ее наружность не принадлежала к тем, которые ослепляют с первого взгляда». «Белокурая головка с парой голубых глаз под широким выпуклым лбом, мелкие, тонкие черты лица, полные губы, необыкновенно чистая и нежная линия подбородка». А в Пермской художественной галерее хранится живописный овальный портрет, изображающий двух девочек, с надписью: «Сестры Перовские» (илл. 66). Как сейчас установлено, Софья Перовская изображена справа. Сведения эти почерпнуты мною из статьи В. Герасимова «Портрет Софьи Перовской» [Веч. Москва. 1974. 15 нояб. № 267 (15530)].

Потрясающий обобщенный образ героического самопожертвования русской женщины создал для нас Иван Сергеевич Тургенев: «Порог». Воспроизвожу это незабываемое Стихотворение в прозе, истинный перл