Беззаветные охотники - Greko

можно было спасти.

Откуда взяться милости к павшим у тех, чьи дома и семьи предавались «солдату и огню»? Законы войны им были не писаны. Безжалостно, не разбирая, кто мертвый, а кто живой, скидывали в ущелье тела с перешейка между первым и вторым рвами. Раненых добивали. Абдулал из Дануха хвалился, что от его руки пала сотня русских. Вполне возможно. Мольбы и проклятья на русском языке всю ночь доносились до позиций Чеченского отряда, вызывая ярость и уныние у уцелевших[2]. Вася старался не слышать. Отключал голову и полз, полз, полз…

Скольких он затащил на крутой косогор от рва до первого гребня у подножья Сурхаевой башни? Не считал, не до того ему было. Мотивация простая: сам погибай, но товарища выручай! Вместе с одним рядовым из куринцев поднял наверх даже одного подпоручика. Его контузило в голову осколком скалы. Наутро обер-офицер пришел в себя. Стал ходить между солдатскими шалашами и выспрашивать, кто его спас.

— Скажем ему? — спросил Вася рядового.

— Как можно? Мы же не за награду его вытаскивали, а по христианскому долгу!

Милов удивился, но внутренне принял такую позицию. Ему казалось, что в любой армии спасти раненого офицера — это почетно и заслуживает награды. Но у «кавказцев» был свой кодекс чести, и не ему его менять. Если простые солдаты ценят офицеров и милости от них не ждут за то, что они, не взирая на свое происхождение, стоят с ними плечом к плечу, так тому и быть. Но окажись на месте подпоручика генерал Граббе, Вася палец о палец бы не ударил. Какой смысл жилы рвать и башкой рисковать ради того, кто на третий день после бойни устроил праздник в честь полученных награждений за Аргвани?

Офицеры нацепили эполеты и отправились к кибитке командующего поздравлять его с производством в генерал-адъютанты, а Галафеева — в генерал-лейтенанты. Лабынцов и Пулло получили генерал-майоров. На последнего смотрели косо, за глаза называя виновником в неподготовленном штурме. Обвиняли, что он нарочно придержал своих куринцев в резерве, предвидя плачевный исход. А тому хоть бы хны! Лучился от довольства. Генеральский чин для него — как броня от следствия по делу аула Миатлы. Победителей не судят!

— Рано всех поздравлять до получения официального приказа! — бурчал для вида Граббе, пока денщики раздавали бокалы с вином.

Офицеры запротестовали. Выпили, чокнувшись.

— В чем причина нашей неудачи? Считаю, виною всему — неопытность ширванского полка, — назначив стрелочника, командующий продолжил поражать откровениями. — Штаб- и обер-офицеры вели себя прекрасно. Все убиты или ранены, потому что все были впереди.

Никого не покоробила дьявольская насмешка, заключавшаяся в этих словах. Восторгаться гибелью офицеров — что за вздор⁈ Но такова уж была традиция русской армии — за Бога, царя и отечество умирать. Офицеров так воспитывали с детства, что нет больше чести, чем погибнуть в бою. Бытовало — отчасти справедливое — мнение, что лишь личным примером можно увлечь солдат на самоотверженные подвиги. Не родился еще вождь, который объяснит: не смерть на миру красна для командира, а такое руководство боем, при котором и поставленная задача будет выполнена, и люди сбережены, и сам офицер не погибнет. И не будут бессмысленно потеряны сотни часов и огромные усилия, затраченные на его подготовку.

— В лагере нынче не поют, — лишь на это признание хватило бесстрашного Лабынцова.

Его настолько распирала радость от генеральского звания, что он обошелся без привычной всем грубости и угрюмого вида. Скромный, плохо образованный тульский дворянин, без протекции и столичных связей, исключительно храбростью, сделал невероятную карьеру: за десять лет промчался из поручиков в генералы. Он и полк получил лишь в марте, а награды уже сыпались одна за другой. Заслуженные награды! Граббе считал его своей палочкой-выручалочкой.

— Большая часть проигранных сражений основана не столько на материальном уроне, сколько на нравственном впечатлении, — глубокомысленно изрек Граббе. — Последнее одолеть, добиться совершенного успокоения духа — и более ничего исправлять не нужно.

— Солдат успокоим! — согласно кивнули новоиспеченные генералы.

— Считаю единственно верным в нынешних обстоятельствах приступить к правильной осаде. Саперам — проложить к передовым укреплениям противника удобные и безопасные проходы. И следует вновь занять левый берег, чтобы лишить противника подвоза пороха и подкрепления свежими силами. Утром видел, как двести горцев беспрепятственно вошли в сношения с Шамилем. Сие недопустимо!

Офицеры возбужденно зашептались, высказывая шепотом нелестные упреки в адрес начальства.

«С этого и нужно было начинать, старый пень! — ругнулся про себя Милютин. — Зачем вообще увел войска с левого берега? Ссылался за недостатком войск. Сейчас, после штурма, их разве не убавилось?»

— Полковник Норденстам! Вам поручаю разработку планов и контроль за ходом подготовительных работ. Мост на левый берег — в первую голову!

Это была явная подвижка генерал-майора Пулло с его Олимпа начальника штаба. Своего рода скрытое наказание за провал штурма. Обер-квартирмейстер отряда Норденстам, педантичный и толковый, совершенно терялся перед командиром куринцев и не смел оказывать влияния ни на него, ни на Граббе. Получив прямой приказ, он развернул бурную деятельность.

Первым делом он поручил Милютину вместе с топографом составить подробный план Ахульго. Как ни безумно это звучит, но за прошедший месяц осады ничего в этом направлении не было исполнено. Довольно быстро удалось наметить нужные точки для расположения батарей. Одну — 10-ю — устроили, расширив пещеру и пробив из нее выход на склон, смотревший во фланг Нового Ахульго. Сверху батарею перекрыли надежным навесом, как артиллерийский капонир. Сразу возросла эффективность бомбардировок замка Шамиля.

Далее, полковник предложил операцию по наведению моста. С этим была проблема. Противник немалыми силами занимал аул Чиркат — наиболее удобное место для наведения переправы. Именно там стоял сожженный старый мост, от которого сохранились каменные остовы на обоих берегах. Чтобы беспрепятственно его восстановить, была предложена двухходовая операция.

С 25 июля на расстоянии ружейного выстрела от Ахульго кабардинцы начали обустраивать позицию на берегу Андийского Койсу в стороне от Чирката. Несколько отменных пловцов переплыли реку на виду неприятеля. Инженеры с приданными командами соорудили артиллерийскую батарею, защитив ее турами и проложив тропу с высокого гребня. На канатах спустили орудия. Начали обстрел противоположного берега, куда из Чирката постепенно перемещались горцы. Они все более верили, что урусы именно тут готовят переправу и были готовы их встретить плотным огнем. Уловка удалась, несмотря на то, что Лабынцов, вызывая гнев Граббе, действовал вяло и нерешительно.

В ночь с 1-го на 2-е августа два батальона кабардинцев скрытно выдвинулись