Как государство богатеет… Путеводитель по исторической социологии - Дмитрий Яковлевич Травин

ход конкретных революций. Мау исходит из того, что революция так или иначе уже случилась, хаос наступил и теперь мы должны увидеть некую логику во всем этом хаосе.

Экономическая картина революции

Логика для Мау, специализирующегося на исследованиях в области экономической истории, выглядит примерно следующим образом. В предшествующий революции период всё складывается, казалось бы, довольно неплохо. Экономика быстро растет на протяжении нескольких десятилетий. Подобное положение дел вроде бы не должно приводить к революции, однако хозяйственное развитие создает проблему, не бросающуюся в глаза. Экономическое положение различных классов и групп меняется неравномерно [Там же: 39]. Кто-то выигрывает больше, а кто-то меньше. Кто-то, возможно, даже проигрывает. И в любом случае в обществе могут накапливаться серьезные обиды. Может, по всей видимости, возникать представление о несправедливости сложившегося положения дел.

Затем в силу какой-то «внешней» причины (война, экономический кризис, плохие урожаи, хозяйственные реформы) может произойти резкое ухудшение ситуации. Государство сталкивается с финансовыми проблемами, а у значительной части населения резко ухудшается материальное положение. Начинается революция. Но власть на первых порах принадлежит умеренным политическим лидерам. Во многих случаях им даже удается слегка улучшить экономическое положение (стабилизировать финансы, наладить производство). По мнению автора, так обстояло дело во всех крупных революциях, кроме российской 1917 года [Там же: 40].

Но дальше в условиях слабого государства вновь усиливается кризис. А это усиление, в свою очередь, приводит к дальнейшему распаду государства. Умеренные не могут удержаться у власти, которая переходит к радикалам. Ну а радикализм в экономике способствует очередному хозяйственному провалу. Таким образом, экономические проблемы раз за разом ослабляют государство, а в слабом государстве неспособность правителей справиться с хозяйственными провалами провоцирует применение все более опасных для экономики радикальных рецептов.

Почему же экономика не выдерживает революции? Почему она плохо работает в условиях слабого государства?

Во-первых, это происходит из-за того, что бизнес оказывается незащищен. С одной стороны, он в этой ситуации вынужден больше тратить средств на то, чтобы защищаться самостоятельно (создание собственных охранных структур, выплата вознаграждения бандитам и силовикам за «крышевание»). С другой стороны, из-за роста таких расходов и неопределенности ситуации предприниматели могут вообще приходить к выводу о необходимости сворачивания дел [Там же: 46–47].

Во-вторых, на фоне разнообразных экономических проблем резко нарастают бюджетные проблемы государства. Ведь налоги становится собирать все труднее, как из-за того, что бизнес работает хуже или даже бежит из страны, так и из-за того, что госаппарат в ситуации развала плохо справляется со своими обычными задачами. А раз нет налогов, приходится прибегать к займам, расплатиться по которым в обещанные сроки обычно не удается. В результате часто возникает дефолт по государственным обязательствам. Кроме того, широкое распространение получают неплатежи государства получателям бюджетных средств [Там же: 47–55].

В-третьих, государство, не справляющееся со своими обязательствами, начинает налегать на такие источники добычи средств, как инфляционный налог и манипуляции с собственностью [Там же: 55–66]. Казалось бы, возможность отнять чужие деньги за счет порчи монеты, масштабной денежной эмиссии или просто конфискации чужого имущества – это признаки государства, настолько сильного, что его можно даже назвать насильником. Однако Мау показывает, что в основе такого насилия лежит слабость: неспособность прибегнуть к более сложным, но менее разрушительным для экономики методам преодоления финансового кризиса.

Что такое «термидор»

Не удивительно, что революции заканчиваются «термидором». Если мы полагаем, будто революция – это слом старого общества и попытка строительства нового, то «термидор» для нас предстает удивительной закономерностью, в соответствии с которой консервативные силы все время побеждают прогрессивные. Но если мы исходим из того, что революция – это не движение от старого к новому, а большая проблема, связанная с распадом государства, «термидор» оказывается всего лишь победой прагматиков, пытающихся спасти от революции то, что еще можно спасти.

Конечно, «термидорианцам» во всех революциях тоже нелегко приходится, поскольку сам по себе переворот не способен создать новое общество. Термидорианским властям приходится постоянно маневрировать между различными группами интересов. Но эти группы уже в основном относятся к элите, они постепенно укрупняются и имеют четко оформленные и определенные интересы [Стародубровская, Мау: 149]. Таким образом, маневрировать становится легче, чем в тот революционный период, когда власть зависела от толпы и принимала откровенно популистские решения. Государство оказывается сильнее. Оно начинает принимать ответственные (или, по крайней мере, не столь популистские, как раньше) решения. Революция заканчивается и начинается период нормального развития. Возможно, до следующего кризиса, перерастающего в следующую революцию.

Такова концепция Владимира Мау, которую, думается, следует изучать в тесной связи с концепцией Егора Гайдара, изложенной в работе «Смуты и институты». Как минимум два положения являются для Гайдара и Мау общими: большое внимание, уделяемое экономическим факторам возникновения революции, и постановка во главу угла проблематики слабого государства. Конечно же, сходство подходов здесь не случайно. Гайдар и Мау – коллеги, друзья и соавторы по некоторым публикациям. Оба лично участвовали в «реформаторско-революционных» событиях, имевших место в России начала 1990-х годов. Оба на себе испытали, что получается, когда государство в силу своей слабости не способно сопротивляться популизму. Книга Гайдара содержит, пожалуй, больше исторических иллюстраций, книга Мау – больше теоретических обобщений. Но в целом, пожалуй, эти две работы в сочетании с «Гибелью империи» Гайдара и «Великими революциями…» Стародубровской и Мау можно рассматривать в качестве большой революционной тетралогии, изучить которую стоило бы каждому, кто хочет разобраться в новейшей истории России.

Революция как побочный продукт модернизации

Борис Миронов о проблемах перехода от традиции к модерну

Думается, что в названии книги профессора Санкт-Петербургского государственного университета Бориса Миронова «Российская модернизация и революция» (СПб.: Дмитрий Буланин, 2019) слова «модернизация» и «революция» не случайно соединены. Обычно у нас их принято разводить (модернизация – это созидание, тогда как революция – разрушение), но Миронов в своей книге рассматривает непосредственную связь двух важнейших для России процессов. И хотя книга посвящена непосредственно истории нашей страны, думается, общую схему Миронова можно распространить на основные революции Нового времени.

«Российскую модернизацию и революцию» следует изучать в связи с другими трудами автора и, в первую очередь, с огромным трехтомником «Российская империя: от традиции к модерну» (СПб.: Дмитрий Буланин, 2014–2015). Это исследование создавалось автором на протяжении нескольких десятилетий. Если слегка упростить, можно сказать, что трехтомник представляет собой синтез двенадцати отдельных монографий. Колонизация, социальная стратификация, демография, семья, город и деревня, крепостное право, община, государство, общественное мнение, право, уровень жизни, культура – все эти проблемы последовательно исследуются в трехтомнике и каждой посвящена отдельная глава. Там нет лишь специальной главы о революции. Ей оказалась посвящена отдельная монография.

Думается, очень важно понимать связь этих двух книг Бориса Миронова. Если революция анализируется не просто как событие, а как результат российской модернизации, то для понимания причин революции мы должны видеть всю картину движения от традиции к модерну, нарисованную автором. В трехтомнике даже о революции говорится, как о побочном продукте успешной модернизации [Миронов 2015, т. 3: 676]. Думается, что это очень точное и остроумное соображение, хотя, наверное, шокирующее тех, кто хотел бы видеть черно-белую картину исторического развития.

«Россия до такой степени страшно выросла, что едва веришь»

Революция по Миронову возникает не потому, что страна столетиями остается неизменной (в такой ситуации социальный взрыв маловероятен), а потому, что она модернизируется и обществу оказывается трудно адаптироваться к быстро происходящим переменам. Ведь от них кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает в краткосрочном плане. Одна часть населения быстро принимает происходящее и стремится извлечь из него выгоду, а другая оказывается в растерянности и не может понять, как теперь следует жить. Обостряются противоречия. Сталкиваются между собой различные группы населения. Люди, которые раньше находились в относительной изоляции на селе и в крохотных городках, теперь конфликтуют в больших мегаполисах с другими людьми и начинают их обвинять во всех бедах.

Если мы рассмотрим механизм возникновения важнейших революций Нового времени в Европе, то увидим, что при всем очевидном различии исторических ситуаций, многое оказывается схожим. И, в первую очередь, то, что революции происходили именно тогда, когда начинался процесс модернизации: в Англии – в XVII веке, во Франции – в XVIII–XIX веке, в Германии и Австро-Венгрии – в XIX–XX веке. В России, как периферийной европейской стране, настоящая модернизация (петровскую вряд ли можно считать таковой) началась с существенным отставанием от западных образцов и, соответственно, революция пришлась на ХХ столетие.