Амаира Первого дома - Ина Деш

почему-то от одного только взора на перекатывающиеся под загорелой кожей мускулы во рту все пересохло. Взгляд Шарлинты перебегал от одного жениха к другому, не зная на ком из троих остановиться. Они были сильно похожи и в то же время разные.

Равенель самый крупный. Широкие плечи, рельефный торс, по которому запросто можно было учить строение мышц — не только увидеть каждую, но и потрогать, дорожка золотистых волос, убегающая по груди вниз под пояс полотняных подштанников, обтягивающих такие же крепкие бедра. Шарлинте безумно захотелось потрогать эти волоски, чтобы узнать, мягкие они или жесткие, даже кончики пальцев стало ощутимо покалывать от этого желания.

Икрей — более изящная копия старшего амаира, такие же широченные плечи, но торс уже, и как будто гибче, волос намного меньше, и сами они короче и светлее. Движения у младшенького были плавные, как будто не амаинт перед принцессой, а оборотень из семейства кошачьих.

Трейвент был ниже братьев, не такой широкоплечий и мощный, хотя его, совершенно безволосый торс был не менее рельефным, чем у двух других амаиров. Три изломанных полосы застарелых шрамов пересекали его грудную клетку наискосок от левого плеча к правому боку. Только яд определенных видов нежити из разлома мог оставить эти отметины на теле амаинта. Раны от обычного оружия, благодаря особой регенерации, зарастали на телах трехипостасных, не оставляя никаких следов. Шарлинте захотелось провести по этим страшным шрамам пальцами, что она и сделала, едва феникс подошел к кровати. Как только выжил? Чудом, наверное.

Потом девушка подняла шальной взгляд на амаира и невольно облизнула пересохшие губы.

— Хочешь пить, маленькая?

Трейвент накрыл пальчики принцессы, замершие на его боку, своей ладонью. Она молча кивнула, не отводя взгляда. Что-то произнести вслух не хватало смелости.

— Сейчас.

Трейвент отпустил ее руку и легко подтолкнул к подушкам, указывая на все еще зажатые в кулачке отиа.

— Загадай желание, Лин. Они, действительно, сбываются, если не просить мировое господство.

Его мягкая улыбка всегда задевала какие-то особые струны в душе принцессы. Не те, что тянули к Равенелю с необъяснимой силой. Другие. Заставляющие быть открытой даже в том, что девушка обычно прятала ото всех в душе.

С желанием все было просто. Оно давно было готово, хотя Шарлинта не совсем понимала, как правильно объяснить его богине. Вслух? Про себя? Девушка сжала отиа в кулаке так, что камушки немного болезненно впились в кожу. Она не стала мысленно обращаться к богине, просто озвучила про себя, не особо веря в то, что Саркани снизойдет до каких-либо желаний смертных. Шнурки заняли свое место под подушкой, а взгляд Шарлинты вновь вернулся к амаирам.

Поднесенный бокал с легким харабанским вином принцесса приняла с некоторым сомнением. Она никогда до этого не пила алкоголь, хотя столовое вино традиционно подавали к обеду даже детям старше двенадцати лет. Только не магам с сильным и не до конца подчиненным даром. Таким, как Лин.

Шарлинта сделал крохотный глоток, прислушалась к себе, потом ополовинила бокал. Объяснять сейчас что-то амаирам было выше ее сил. Она и так краснела и бледнела оттого, что никак не могла заставить себя перестать их рассматривать. Амаиры были совсем рядом. Их тела не соприкасались, но Шарлинта остро чувствовала тепло и Икрея и Равенеля, полуприлегших с двух сторон от девушки. Оно пугало, волновало, притягивало.

Принцесса, сидящая на коленях посреди кровати, собрала в кулаки подол рубашки, чтобы только не дать воли своим рукам, которым так и хотелось пройтись по мышцам на груди мужчин.

Будто почувствовав это, Трейвент, севший на кровати прямо напротив нее, аккуратно разжал напряженные пальцы принцессы и, удерживая ее руки, сам провел ими по своей груди. Лин смотрела на феникса широко раскрытыми глазами, совсем не понимая, как нужно реагировать. Но пальцы словно жили своей жизнью. Скользнули уже самостоятельно по горячей коже, вдоль шрамов, а потом ниже, к плоскому животу.

— А мне так можно? — тихо спросил феникс и, не дожидаясь ответа, провел тыльной стороной ладони вдоль нескромного выреза рубашки девушки.

А потом еще раз, и еще раз. Не спеша, давая привыкнуть. Шарлинта, не отрывая взгляда, следила за большой загорелой мужской рукой, так выделяющейся на фоне ее бледной кожи. Не протестовала, не пыталась убрать, просто смотрела. Ткань медленно ползла вниз, все больше открывая небольшую девичью грудь, и Лин невольно задержала дыхание, а потом шумно выдохнула со всхлипом, когда более жесткий из-за вшитого кружева край выреза рубашки чуть царапнул ставшие удивительно чувствительными соски.

Этот всхлип, очень громко прозвучавший в полной тишине спальне, словно подтолкнул амаиров к дальнейшим действиям. Принцесса так и не поняла, кто именно из мужчин избавил ее от рубашки, кто уложил на кровать, да еще так, что феникс остался сидеть между ее ног.

Слишком многое происходило одновременно — обжигающие поцелуи на шее, длинные загорелые пальцы, сжавшие ее грудь, прикосновение губ и языка к ее затвердевшему от такой ласки соску, поглаживающие движения по нежной коже внутренней стороны бедер, поднимающиеся от колен вверх, горячие губы феникса на животе, его язык, вырисовывающий влажные узоры вокруг пупка.

Каждое новое прикосновение заставляло тело Лин взлетать все выше и выше, не оставляя места страху и долгим раздумываниям. Лишь когда язык феникса скользнул по животу вниз, туда, где почему-то было непривычно горячо и влажно, принцесса дернулась, чтобы закрыться, оттолкнуть. То, что он собирался сделать, казалось немыслимым, неприемлемым, невозможным.

Но амаиры не дали ей даже шевельнуться. Равенель накрыл ее губы поцелуем, и одновременно язык Трейвента коснулся разгоряченной плоти в сосредоточии ее женственности. Это было стыдно, абсолютно порочно, но жарко и прекрасно. Когда язык феникса скользнул по разгоряченной плоти, слегка проникая в нее, а старший амаир точно так же ласкал ее рот, Шарлинта окончательно потерялась в этих ощущениях. Она выгибалась, открываясь сильнее, желая чего-то большего, яростно целовала Нела, пытаясь повторять движения его губ и языка, стонала и требовала, сама до конца не понимая чего именно.

Когда язык Трея сменился горячей влажной плотью, Шарлинта не испугалась, а лишь выгнулась навстречу, приглашая и подталкивая. Короткий вскрик проглотил Равенель, потом он зашептал что-то утешающее и успокаивающее. Обжигающее дыхание замершего внутри девушки феникса заплясало по коже ее живота, окончательно забирая боль. Он двинулся