Нарративная экономика. Новая наука о влиянии вирусных историй на экономические события - Роберт Шиллер

идет речь. Например, статья в New York Times 1936 года, в которой осуждаются трагические последствия отсутствия работы для душевного состояния человека и семейных отношений, не содержит ссылок на какую-либо теорию безработицы, кроме использования в описании безработных, которых «списывали в более молодом возрасте, чем новоизобретенные машины» (39).

Нарратив и Вторая мировая война

Хотя после 1935 года нарратив о технологической безработице исчез из информационного пространства (по данным Google Ngram), он не исчез полностью и продолжал оказывать определенное влияние в преддверии Второй мировой войны, пока не стали заразными новые созвездия нарративов о войне.

Многие историки объясняют победу нацистов во главе с Адольфом Гитлером на выборах 1933 года, худшего года периода Великой депрессии, массовой безработицей в Германии. Но сегодня редко кто вспоминает о том, что представитель нацистской партии пообещал в том году запретить в Германии использовать машины вместо людей (40).

Фильм Чарли Чаплина «Новые времена» 1936 года характеризует собой нарратив, настолько сильный, что и по сей день остается частью коллективной памяти.

В фильме была забавная сцена (41), когда компания внедряет новую технологию, позволяющую рационализировать обеденный перерыв рабочих, – роботизированные руки кормят работника обедом. В какой-то момент машина дает сбой и разгоняется до такой степени, что воцаряется полнейший хаос. Не случайно эта история стала заразительной именно в то время, когда большое внимание уделялось трудосберегающим машинам.

Поиск упоминаний о роботах в новостях во время Второй мировой войны, выдает нам несколько примеров. В начале войны ученый Йельского университета Кларк Халл работал над созданием армий солдат-роботов (42). Но его сообщения о ходе этой работы выглядели нереалистичными и труднореализуемыми в ближайшем будущем. «Управляемые бомбы» и «беспилотные самолеты», использовавшиеся нацистами позднее во время войны, оказались неэффективными (43). Зато в новостях было огромное количество нарративов о великом героизме солдат из плоти и крови.

Чтобы вновь стать вирусным, нарративу о трудосберегающих машинах понадобился новый поворот, случившийся уже после Второй мировой войны, – поворот, который, казалось бы, позволил заново оценить человеческий интеллект и в конечном счете человеческий мозг. Новой темой нарратива стали «электронные мозги», то есть компьютеры. Выражение «электронный мозг» имеет красивую эпидемическую кривую с пиком примерно в 1960 году, что указывает на созвездие нарративов о машинах, которые мы и рассмотрим в следующей главе.

Глава 14

Практически повсеместная замена людей средствами автоматизации и искусственным интеллектом

Вторая мировая война не похоронила нарратив о технологической безработице как о проблеме неопределенного будущего. На самом деле он неоднократно мутировал с новым уровнем вирулентности зачастую связывался с такими терминами, как «автоматизация» или «искусственный интеллект» (как показано на рис. 14.1). После окончания Второй мировой войны было как минимум четыре нарратива об искусственном интеллекте, пик которых пришелся соответственно на 1960-е, 1980-е, 1990-е и 2010-е годы. На момент написания этой книги нарратив 2010-х годов об искусственном интеллекте, похоже, готов получить еще большее распространение.

Каждый раз нарратив предполагал, что мир именно сейчас стоит на пороге пугающего решающего момента наступления эры господства машин.

Универсальные роботы Россума (описанные в предыдущей главе) могли говорить и поэтому представляли собой некую форму искусственного интеллекта. Правда, никто не рассказывал, как можно было этого достичь. Роботы были похожи на говорящих зверей из детских сказок. Но идея автоматизации и использования искусственного интеллекта неоднократно превращалась в новую эпидемию, по мере того как эти идеи обретали новые конкретные формы.

Страх перед автоматизацией, возможно, был связан со страхом неминуемого экономического кризиса. В конце 1945 года в ходе опроса общественного мнения Fortune, проведенного Элмо Ропером, гражданам США задавали следующий вопрос:

«Ожидаете ли вы, что лет через десять после окончания войны мы, вероятно, столкнемся с глобальным экономическим кризисом? Или вы считаете, что, скорее всего, мы сможем его избежать?»

Рис. 14.1. Процент статей, содержащих слова «автоматизация» и «искусственный интеллект» в новостях и газетных публикациях в 1900–2019 годах.

Нарративы об автоматизации и искусственном интеллекте возникали в истории неоднократно и каждый раз с определенными вариациями. Источник: расчеты автора с использованием данных ProQuest News & Newspapers.

Результаты:

Процент

Будет кризис. . . . . . . . . . . . . . .48,9

Возможно, удастся избежать его. . . . . .40,9

Не знаю. . . . . . . . . . . . . . . . . 10,2 (1)

Примерно половина населения США «ожидала» наступления кризиса после Второй мировой войны. Скорее всего, их ответы были отражением еще достаточно сильных воспоминаний о Великой депрессии и послевоенных нарративов, которые мы уже обсуждали, а не какого-либо четкого прогноза.

К счастью, эти ожидания не оправдались – кризис не повторился. Да, был фаталистический страх возвращения Великой депрессии, но острые нарративы прошлых кризисов, в том числе экономического кризиса после Первой мировой войны, потускнели. Нарратив о спекуляции просто не получил нового импульса. Кроме того, идея о том, что цены должны упасть до уровня 1913 года, больше не казалась такой уж реалистичной. Окончание Второй мировой войны также на какое-то время отвлекло внимание и от темы технологической безработицы. Вместо этого созвездие экономических нарративов, возникших после окончания Второй мировой войны, призывало тратить деньги: война ведь закончилась. (Мы обсудим спекуляции и ожидания более низких цен подробнее в главе 17.)

Среди таких нарративов были многочисленные истории о роскошном отпуске американцев сразу после войны, замещавшие нарративы о бережливости времен Великой депрессии. «Самый большой всплеск путешествий в истории Америки» был в самом разгаре, и 1946 год, первый год после окончания войны, был назван «Годом каникул победителей» (2). Еще за пару лет до победы курорты в Западном полушарии начали продвигать необычные путешествия как способ потратить часть денег, заработанных на правительственных военных облигациях, именно на путешествия.

Когда американцы действительно отправились в отпуска в 1946 году, отдыхающие должным образом запечатлели все ими увиденное на новенькие камеры Ready Mounts (35-миллиметровые цветные слайды) и сложили отснятые слайды в новые кейсы, дополнившие их прошлогодние рождественские подарки, – слайд-проекторы (3). Кроме того, для создания развернутых историй о своих путешествиях они использовали домашние кинокамеры (которые получили широкое распространение только спустя несколько лет после Первой мировой войны). Затем эти слайды и фильмы о каникулах, а также о новорожденных (например, обо мне, родившемся в 1946 году) показывали друзьям и родственникам у себя дома, источая счастье и испытывая патриотические чувства, рассказывая о своем расточительстве.

Люди также начали ощущать, что их возникший оптимизм подкрепляется собственным принятием оптимизма окружающих.

Бэби-бум, впервые отмеченный в 1946 году, являл собой прямо противоположный финал Первой мировой войны, за которой последовал не всплеск рождаемости, а масштабная эпидемия смертоносного гриппа.