Нарративная экономика. Новая наука о влиянии вирусных историй на экономические события - Роберт Шиллер

заменены на старые. Трудно представить, что подобная резолюция была бы принята, если бы в стране не было такого высокого уровня безработицы. Эта история внесла свой вклад в широкое распространение одного из экономических нарративов, который способствовал нагнетанию атмосферы страха, связанного с сокращением совокупного спроса во время Великой депрессии.

Потеря рабочих мест из-за роботов (другими словами, из-за автоматизации) стала основным объяснением Великой депрессии и, следовательно, предполагаемой ее главной причиной. Вот как эту идею объяснял автор статьи в Los Angeles Times в 1931 году:

«Всякий раз, когда на смену человеку приходит машина, мы теряем потребителя, ибо человек лишается средств, чтобы заплатить за то, что он потребляет. Чем больше роботов, тем меньше спрос на то, что они производят, поскольку люди не могут потреблять то, за что они не могут заплатить. Это неизбежно. Никакие принятые политические решения не могут облегчить эти чисто человеческие страдания» (33).

Даже если мужчина еще не потерял работу, он будет потреблять меньше из-за вероятности или возможности потерять работу. Кандидат в президенты США, проигравший Герберту Гуверу в 1928 году, Эл Смит писал в Boston Globe в 1931 году:

«Теперь мы знаем, что большая часть безработицы может быть напрямую связана с растущим использованием машин, призванных заменить человеческий труд… Психология человека проста и понятна. Человек, который не уверен в том, что он не потеряет работу, не будет тратить свои деньги. Он скорее будет копить, и трудно его в этом упрекнуть» (34).

Альберт Эйнштейн, самый известный в мире физик, поверив в этот нарратив, заявил в 1933 году, на самом дне Великой депрессии, что она была результатом научно-технического прогресса:

«По моему убеждению, нет никаких сомнений в том, что тяжелый кризис в экономике большей частью восходит к внутренним экономическим причинам: усовершенствование производственного оборудования посредством внедрения технических изобретений и оптимизация процессов уменьшили потребность в человеческом труде, тем самым вызвав устранение части труда из экономического кругооборота. Это привело к постепенному снижению покупательной способности потребителей» (35).

К тому времени люди уже начали называть трудосберегающие изобретения роботами, даже если там не было и намека на «механических людей». В одной из статей в Los Angeles Times в начале 1931 года, примерно через год после начала Великой депрессии, говорилось, что роботы «только в Соединенных Штатах могли заменить ручной труд 80 миллионов рабочих, в то время как численность всех работающих мужчин составляла всего 40 миллионов человек» (36).

Новое слово: технократия

К 1932 году падение фондового рынка США достигло дна: менее чем за три года он потерял более 80 % своей стоимости. И здесь мы должны спросить себя: почему люди оценили рынок так низко? В значительной степени ответ лежит в нарративе, ставшем вирусным: современная промышленность теперь может производить больше товаров, чем люди когда-либо захотят купить, что ведет к неизбежному и постоянному созданию излишков.

Новый нарратив стал ассоциироваться с двумя новыми словами, которые исключили обычных людей из экономической картины: «технократия» – общество, которым управляют технари, и «технократ» – один из этих ныне могущественных технических специалистов.

Эти слова появились не в 1930-х годах, их уже использовали и в 1920-х годах для обозначения теории о том, что правительством должны управлять ученые, которые могут обеспечить мир во всем мире. Во время предыдущего экономического кризиса 1920–1921 годов. Торстейн Веблен написал книгу The Engineers and the Price System («Инженеры и ценовая система»), в которой описал мир, управляемый «Советом технических специалистов». Но эти слова приобрели новое значение после всплеска и нескольких лет высокого уровня безработицы в начале 1930-х годов. На базе Колумбийского университета сформировалась группа ученых с претензиями на революционность взглядов, которая назвала себя «Технократией». Во главе ее стоял инженер Говард Скотт, а в состав группы вошли ученые со всех концов Соединенных Штатов. К 1933 году Скотт был не менее известен, чем кинозвезды того времени.

Технократическое движение создало свой собственный язык и предложило новый вид денег – электродоллары. Как объяснялось в книге 1933 года The ABC of Technocracy («Азбука технократии»), написанной под редакцией Говарда Скотта и опубликованной под псевдонимом Фрэнк Аркрайт, электродоллар представлял собой некую единицу энергии. Выбор псевдонима Аркрайт, по-видимому, был вдохновлен жизнью Ричарда Аркрайта, изобретателя прядильной машины с водяным приводом, которая привела к сокращению рабочих мест и, как следствие, – к выступлениям против этих машин в 1779 году. Книга Аркрайта и ее идеи стали вирусными, особенно идея о том, что современная наука вскоре изменит экономику, даже отказавшись от денег в том виде, в каком мы их знаем. Эта история имеет много общего с историей биткоина, вплоть до использования псевдонимов – Фрэнк Аркрайт и Сатоши Накамото.

Согласно «Азбуке технократии», мощность экономики США составляет миллиард лошадиных сил. В книге указывалось, что одна лошадиная сила равна труду десяти человек и что для управления машиной, заменяющей десять рабочих, требуется труд всего одного человека, равный двум восьмичасовым рабочим дням в неделю. Таким образом, книга утверждала идею о том, что растущая безработица во время Великой депрессии положила начало возникновению состояния постоянной тревоги.

Выводы, сделанные в одном из отчетов об исследованиях того времени, были действительно тревожными:

«Ситуация, с которой мы сталкиваемся сегодня, – это абсолютно беспрецедентный случай в истории человечества, потому что менее 100 лет назад человеческое тело было самым эффективным механизмом по преобразованию энергии на Земле. Появление технологий делает все открытия, основанные на человеческом труде, неактуальными, поскольку скорость преобразования энергии современной машины во много тысяч раз выше, чем у человека. Вплоть до 1890 года движение социального тела с точки зрения производства энергии можно было сравнить с движением повозки, запряженной быками. Для сравнения: с 1890 года оно достигло скорости самолета и продолжает постоянно ускоряться» (37).

Мысль о том, что мир теперь будет принадлежать техническим специалистам, проектирующим машины и управляющим ими, естественно, пугала тех, кто не считал себя способным стать ученым, – а таковых большинство. Это, должно быть, подвигло их меньше тратить, инвестировать и нанимать, что в итоге усугубило ситуацию и затянуло Великую депрессию.

В 1933 году газета New York Times в одной из своих статей выразила некоторое удивление относительно силы влияния фантазии технократов:

«Сенсационность аргументации технократов вызвала почти истерическое массовое движение. Многие из тех, кто читали предсказание Скотта о том, что через два года будет 20 000 000 безработных, если что-то не будет сделано в соответствии с изложенными им направлениями, какими бы расплывчатыми они ни были, видели в этом неминуемый крах нашей промышленной и экономической системы. Из-за страха, порожденного технократией, даже приостанавливались бизнес-контракты» (38).

Где-то в 1930-х годах нарратив о технологической безработице, по-видимому, пропитал все население страны. Впоследствии при ссылках на него уже не было необходимости использовать выражение «технологическая безработица», потому что все и без этого понимали, о чем