Нарративная экономика. Новая наука о влиянии вирусных историй на экономические события - Роберт Шиллер

время экономического подъема, и это заставило людей задаться вопросом, что же могло вызвать его в условиях всеобщего благополучия.

Месяц спустя, в апреле 1928 года, в Baltimore Sun была опубликована статья, посвященная основным положениям теории Самнера Х. Слихтера, который в 1940–1950-х годах считался известным специалистом в области экономики труда. В статье говорилось, что Слихтер выделил несколько причин безработицы, но при этом указал, что «наиболее серьезной в настоящее время является технологическая безработица». А именно, «причина в том, что мы сокращаем количество рабочих мест, используя различные трудосберегающие средства, быстрее, чем создаем новые» (20). Подобные слова, наряду с новой официальной отчетностью об уровне безработицы, запустили процесс распространения идеи о том, что наступила новая эра технологической безработицы, возродили страхи новых луддитов.

Случившийся ранее кризис в агросекторе, связанный со страхами перед трудосберегающими машинами и механизмами, породил представления о модели последующего промышленного кризиса.

Стюарт Чейз, который позже ввел в обиход термин «новый курс», вынеся его в название книги в 1932 году (New Deal), в мае 1929 года опубликовал книгу Men and Machines («Люди и машины»). Ее выпуск пришелся на период активного роста котировок акций. За пять месяцев, прошедших после публикации книги, реальный, с поправкой на инфляцию, объем фондового рынка США, измеряемый индексом S&P Composite, вырос на 20 %, а следом, уже в октябре 1929 года, последовал печально известный крах. Но опасения по поводу роста безработицы были очевидны уже в период бума. По словам Чейза, «мы приближались к критической точке активного роста безработицы» (21):

«В данном процессе машины сокращают объем необходимого человеческого труда: один работник заменяет десятерых. Определенное количество людей необходимо для создания и обслуживания новой машины, при этом другие навсегда потеряют свои рабочие места… При достижении предела расширения количества покупаемых силовых машин, в условиях прогрессирующей невиданными темпами механизации, результатом может быть только безработица. Другими словами, чем лучше мы будем производить, тем хуже мы будем жить. Даже при отсутствии ускоряющего фактора нужда в условиях естественной безработицы не ослабеет. Это экономика сумасшедшего дома» (22).

После прочтения книги создавалось впечатление, что катастрофа неизбежна: «Ускорение роста безработицы… если еще не началось, то может начаться в любой момент» (23). Что важно: нарратив о вышедшей из-под контроля безработице начал распространяться прежде, чем появились какие-либо признаки краха фондового рынка 1929 года.

В преддверии резкого падения фондового рынка США, за неделю до его краха, 21–26 октября в Нью-Йорке проходила национальная торговая выставка. На ней особое место отводилось прогрессу в области механизации офисных рабочих мест. Вот как об этом писали после того, как в ноябре выставка переехала в Чикаго:

«Вчера экспонаты национальной выставки показали, что бизнес-офис будущего будет фабрикой, где машины заменят человеческий труд, а робот – механический человек – станет главным офисным работником…

Здесь были и устройства для печатания адресов, факсимильной подписи, выставления счетов, калькуляторы, компенсаторы, брошюровщики, монетоприемники, принтеры, копировальные аппараты, устройства для заклейки и открывания конвертов, скоросшиватели, этикетировочные машины, почтовые счетчики, машины для расчета заработной платы, табуляторы, перезаписывающие устройства и прочие чудеса техники…

Пишущая машинка печатала буквы на сорока разных языках. На выставке была представлена портативная вычислительная машина, которая умещалась в сумке коммивояжера» (24).

1930-е годы: господство новой формы луддизма

Вскоре после краха фондового рынка 1929 года, уже в 1930 году, кризис часто начали связывать с перепроизводством товаров, ставшим возможным благодаря новым технологиям:

«После того как в последние месяцы 1929 года была достигнута наивысшая точка подъема, тяжелые времена были просто неизбежны, потому что у людей не было денег для покупки излишков товаров, которые они произвели» (25).

Как отмечалось выше, сильного страха перед роботами не было на протяжении большей части 1920-х годов. Большой волны страха пришлось ждать до 1930-х годов. Историк Эми Сью Бикс предлагает свою теорию, объясняющую, почему в 1920-е годы не было такого страха: инновации, которые получили широкое признание в 1920-е годы, явно не вели к сокращению рабочих мест. Если бы людей в 1920-е годы попросили описать новую технологию, они, возможно, в первую очередь вспомнили бы о машине Ford Model T, продажи которой к началу десятилетия выросли до 1,5 млн автомобилей в год. Радиостанции, впервые появившиеся примерно в 1920 году, стали новым увлекательным каналом получения информации и развлечений, но они явно не заменили существующие рабочие места. Электрификация охватывала все большее количество домов, появлялись новые устройства, для работы которых требовалось электричество. Профсоюзы в 1920-е годы пытались бить тревогу и заявляли, что машины отбирают у людей рабочие места, – на протяжении всех 1920-х годов они говорили об этом все громче и громче. Но общественность не особо реагировала на это. Тревоги профсоюзов не были заразительными, потому что люди не слышали на каждом углу истории об изобретениях, которые кого-то оставили без работы.

К 1930-м годам, отмечает Бикс, новости о новых интересных потребительских товарах заменили рассказы об инновациях, которые привели к сокращению рабочих мест. Переход на автоматические телефонные станции оставил не у дел телефонисток на коммутаторах. Гигантские непрерывные широкополосные (листовые) станы заменили сталелитейщиков. Новая погрузочная техника – угольщиков. Производители хлопьев для завтрака купили машины, которые автоматически их фасовали. Телеграфы стали автоматизированными. Армии линотипов, появившиеся во многих городах страны, позволяли одному наборщику дистанционно на центральном пункте набирать тексты для печати газет. Новые машины копали рвы. На самолетах появился автопилот. Бетономешалки заливали новые дороги. Трактора и зерноуборочные комбайны совершили новую аграрную революцию. В кинотеатрах звуковые фильмы пришли на смену оркестрам, игравшим во время киносеансов. И конечно же, в 1930-х годах в Соединенных Штатах наблюдалась массовая безработица, уровень которой в 1933-м достигал уже порядка 25 %.

Трудно сказать, что появилось раньше – курица или яйцо. Были ли все эти истории об инновациях, угрожающих рабочим местам, вызваны исключительным темпом развития этих инноваций? Или же истории отражали изменение уровня интереса средств массовой информации к таким инновациям из-за общественного беспокойства по поводу технологической безработицы? Вероятный ответ: в определенной степени и то и другое.

Недопотребление, перепроизводство и теория покупательной способности заработной платы

В отличие от нарратива о технологической безработице, нарратив о трудосберегающих машинах был тесно связан с теорией недостаточного потребления или перепроизводства: идеей о том, что люди, возможно, не способны потребить всю продукцию, произведенную машинами, и как неизбежный результат – хроническая безработица. Истоки этой теории восходят к меркантилистам 1600-х годов, но широкое использование термины «недопотребление» и «перепроизводство», согласно данным ProQuest и Google Ngram, получили примерно во время экономического кризиса 1870-х годов. Генри Джордж описал теорию перепроизводства в своей книге «Прогресс и бедность», вышедшей в 1879 году, во время кризиса 1870-х годов, придя к выводу, что это «абсурд» (26).

Теория