Ахульго - Шапи Казиев

– Рахатлукум свежий! Из Турции! И халва есть!

– Дай попробую.

Маркитантка с видом дегустатора попробовала сладости, сбила цену, а потом велела отвезти товар в лавку.

Большинство отдавало товары в долг, давно зная Аванеса. Остальным маркитантка сообщала:

– Поздно приехал. Кончились деньги. Потом приходи, когда Аванес из похода вернется.

Торговцы хотели бы ответить: «А если не вернется, что с тебя, глупой бабы, взять?». Но Аванес был столь известным маркитантом, что опасения увидеть его убитым шальной пулей в походе отступали перед опасениями потерять богатого заказчика.

Наконец, Лизе удалось изловить Аванеса, явившегося за полночь и в сильном подпитии после заключения очередной сделки.

– Когда едем? – решительно спросила его Лиза.

– Куда? – не понимал Аванес, утопая в купленном по случаю большом кресле.

– В горы, – напомнила Лиза.

– Меня там муж ждет.

– Скоро, – клевал носом Аванес.

– Когда же настанет это твое «скоро»? – негодовала Лиза.

– И так все ушли.

– Не все, – сообщил маркитант, зевая.

– Те во Внезапную ушли, там Аванес не нужен. В крепостях товару цены нет. А которые …

– Ну же, – торопила его Лиза.

– Которые остались, они прямо в горы пойдут.

– Когда? – допытывалась Лиза.

– Скоро, – пробормотал Аванес и захрапел.

– Не спи, Аванес! – теребила его Лиза.

– Они пойдут, и Аванес пойдет, – говорил маркитант сквозь дрему.

– Тогда на рубль – три давай…

– Заснул, дьявол, – сердилась Лиза.

Вернулась Каринэ, гремя ключами от складов и амбаров. Завидев мужа, она бросилась к нему:

– Аванес, дорогой! Властелин моего сердца! – причитала жена, поднимая мужа и ведя его в спальню.

– Совсем устал. Одни отдыхают, а он трудится, как ишак.

Уложив мужа, она вернулась к Лизе.

– Аванес сказал, что скоро поедем, верно? – с улыбкой спросила ее Лиза.

– Если сказал, значит, верно, – заверила Каринэ.

– Он зря ездить не любит. Он любит, когда настоящие дела делаются.

– То есть когда уже совершенно – война? – предположила Лиза.

– Когда смерть рядом ходит, людям ничего не жалко, – объясняла Каринэ.

– Душа попросит – последнее пропьют. А в мирное время такой торговли не бывает.

– А вдруг, не приведи господь, убьют? – осторожно спросила Лиза.

– Вай, убьют! – заголосила Каринэ.

– Вай, убьют!

– Так не ходили бы, где опасно, – успокаивала ее Лиза.

– А ты же сама пойти хочешь, – ответила Каринэ, утирая слезы.

– Я… Я ради мужа своего, – сказала Лиза.

– А он ради своей жены, – сказала Каринэ.

– И ради детей старается.

– У вас хоть дети, а у меня никого, – еле слышно сказала Лиза.

– Что, матушка? – не расслышала Каринэ.

– Ничего, – ответила Лиза, едва сдерживая слезы.

Еще несколько дней повторялась та же история, пока Лиза окончательно не потеряла терпение. Она собралась уже решительно объясниться с маркитантом, когда вдруг получила странную записку от Аркадия. Записка была всего из нескольких слов. Аркадий умолял Лизу навестить его в госпитале.

– Он ранен! – воскликнула Лиза, порываясь тут же бежать в полковой госпиталь.

Но тут она вспомнила, что видела Аркадия не так давно, когда он вернулся из какого-то загадочного путешествия. Лиза встретила Аркадия в офицерском собрании, где он играл в карты. Он был вполне здоров и даже при деньгах. Разве что еще больше напустил на себя таинственности. Вечером он явился к ней в дом, снова оставил у нее свои дуэльные пистолеты, а на вопрос, пригодились ли они ему в путешествии, загадочно ответил:

– Еще пригодятся, и очень скоро.

И вдруг – госпиталь?

Глава 48

Лиза собрала корзинку гостинцев и пошла навестить больного. Но к Аркадию ее не пустил часовой, требуя какого-то особого разрешения.

Лиза отправилась в штаб, надеясь получить разрешение от полковника Попова. Но его адъютант сказал, что полковой командир никого не принимает, а ей велел передать, что дамам здесь находиться не положено.

Знакомый Лизы, командир 3-го батальона Апшеронского полка майор Тарасевич шепнул ей, что полковник попросту пьян. И пьет уже который день, потому как не желает идти ни в какие походы, а мечтает выйти в отставку. Кто может разрешить посещение больного, не знал и сам майор. Когда же Лиза произнесла фамилию Аркадия, майор сделал круглые глаза и стал ее отговаривать от свидания.

– В чем дело, сударь? – еще более встревожилась Лиза.

– А вы не знаете?

– Да нет же. Мсье Синицын – мой старый знакомый, только и всего.

– Говорят, он того… – сказал майор, покрутив пальцем у виска.

– Вы имеете в виду… – боялась догадаться Лиза.

– Именно это, сударыня, – вздохнул майор, изображая сожаление.

– Не могу поверить, – покачала головой Лиза.

– Еще недавно он был совершенно здоров.

– Мы тоже так полагали, сударыня.

– Да ведь он в поход какой-то ходил, – говорила Лиза.

– И таким героем вернулся.

– Видно, в походе и помешался, – пожал плечами майор.

– Прошел слух, что ему была обещана большая награда. Синицын о награде помалкивал, но в карты играл. Рублей четыреста спустил. Ему в долг верили. А как начали о походе поговаривать, так о долге и вспомнили. Мало ли что в экспедиции случиться может. Тогда Аркадий и явился прямо к Попову. Стал награду свою требовать.

– А Попов что же?

– Он его и наградил, – усмехнулся майор.

– Отдыхом в госпитале с часовыми.

Совершенно растерянная, Лиза бродила по крепости, надеясь повстречать еще кого-нибудь, кто смог бы ей помочь и объяснить, что происходит. Но большинство офицеров ушли со своими батальонами, а оставшиеся деятельно готовились к экспедиции, запасаясь личным провиантом, ромом и теплыми, подбитыми сукном, палатками. Было столько суеты, будто выступать следовало с минуты на минуту. А глядя на эти воодушевленные лица, сияющие радостью глаза молодых офицеров, могло показаться, что они уже в походе.

Спокойны были только старые солдаты, закаленные в Кавказской войне. Они грелись на солнышке, покуривали трубки и посмеивались над пустыми хлопотами их благородий. Солдаты, не раз бывавшие в жарких боях, знали, что на деле все будет по-другому. Что пойдут они не на пикник, а к горцам. И что там понадобятся сила, отвага и толковая распорядительность. Ром и закуски быстро кончатся, а питаться придется не столько тем, что запасут провиантские чиновники, сколько тем, что удастся добыть в немирных аулах. Но в одном солдаты офицеров одобряли. По укоренившемуся в войсках горскому обычаю, офицеры надевали в бой лучшее платье и брали самое дорогое оружие.

Аркадий пребывал в госпитале уже вторую неделю. Его содержали в небольшой палате вместе с двумя настоящими умалишенными.

Один был бывший полковой казначей, проигравший офицерскую кассу и чуть не пустивший себе пулю в лоб. Теперь он целыми днями приставал к Аркадию, желая отыграться и ставя на кон свою жизнь.

Другой, из разжалованных офицеров, повредился в уме после кровавого дела. Тогда оказалось, что в небольшом ауле, который они штурмовали после бомбардировки из тяжелых орудий, содержались их же пленные, охраняемые казаками-перебежчиками. Но этот ужасный случай начисто стерся из его памяти, зато он представлял себя заговорщиком и убеждал остальных идти на Сенатскую площадь свергать самодержавие в лице полковника Попова и гарнизонного доктора.

Оба эти субъекта считали себя жертвами произвола, также как и сам Синицын. Временами, когда наступало просветление, они открывали Аркадию творящиеся кругом безобразия. Его они считали истинно помешанным, а потому не опасались никаких последствий. Сборище умалишенных, таким образом, обладало большим преимуществом – здесь можно было говорить то, за что нормальные люди могли сильно пострадать.

Казначей во всех подробностях расписывал, какими ловкими способами крадутся в войсках деньги. Причем воры у него были плохие и хорошие. Плохими были те командиры, которые крали безрассудно, спуская казенные деньги в карты и на кутежи. И у которых потом солдаты ходили как нищие, в дырявых сапогах и гнилом обмундировании, а чтобы прокормиться, обирали на дорогах купцов и грабили мирные аулы. Хорошими он считал тех командиров, которые умудрялись приобрести капитал умеючи. Особенно он уважал тех, кто обеспечивал свою старость, не забывая о солдатах, которые были сыты и одеты и души не чаяли в своих отцах-командирах. Да и кто бы мог кинуть камень в служаку, половину жизни тянувшему армейскую лямку и имевшему большую семью, которую невозможно было содержать на будущую пенсию?

О том, что творили первые начальники, державшие в руках главные деньги, даже этот умалишенный предпочитал не распространяться. Но о солдатах, тоже наловчившихся извлекать из войны выгоду, рассказывал много.

Доходило до того, что солдаты сговаривались с горцами и устраивали тайные артели на паях. Солдаты убегали в походах, жили на хуторах в свое удовольствие, а когда их выкупали или выменивали на соль, прибыль делилась пополам. Если начальство не желало их вызволять, предпочитая просто внести в список «убылых», то солдаты возвращались сами, будто бы сбежав из горского плена. А положенная за «геройство» награда опять же делилась между сообщниками. Но случалось и так, что «пленные» передумывали возвращаться, предпочитая стать вольными горцами. И таких становилось все больше. О них без особой нужды не сообщалось, а полагающееся им довольствие годами присваивалось.