Ахульго - Шапи Казиев

– Главное, под пули не лезь, – советовал Стефан.

– Оно самое, – кивал пушкарь.

– Эдак нельзя, надобно быть порассудительней.

– Как же можно, чтобы пулям кланяться? – смеялся Ефимка.

– Когда самого Шмеля идем брать!

– Шамиля то есть? – поправил Стефан.

– Его, разбойника.

– И не боишься?

– А чего мне бояться? – важно ответил мальчишка.

– У нас, вона, пушки-подружки, а у них что? Ружья одни.

– Куда им против нас! – добавил Михей и побежал вперед поворачивать волов, норовивших сойти с дороги, чтобы пощипать первой травки.

– Зачем же ты хочешь воевать? – спросил Стефан мальчишку.

– Кинжал добыть! – ответил Ефимка.

– Мне без кинжала никак нельзя.

– А на что тебе кинжал?

– Как на что? – удивился Ефимка.

– Известное дело, надо! Тут вся пацанва с кинжалами, а у меня токмо банник, – и Ефимка ткнул ногой привязанный сбоку пушечный шомпол.

– А скажика, братец, разве это Шамиль хотел тебя на собаку выменять? – спросил Стефан.

– Не-а, – замотал головой Ефимка.

– Барин наш, лиходей.

– Так тебе надо бы его из пушки поучить, а не Шамиля.

– Да разве можно? – не понимал Ефимка.

– Ведь то – барин! Он полицию кликнет. А после шкуру спустит.

– А Шамиля, выходит, можно? – допытывался Стефан.

– Но то она и война, – кивал Ефимка.

– На войне все можно.

– А после войны что делать станешь? Опять к барину?

– Не-а, – принялся рассуждать Ефимка, снова пуская в ход свой бич.

– Тута останусь. Солдаты завсегда нужны. Солдатом быть лучше, чем на барщине спину гнуть.

– Лучше, говоришь? – хмурился Стефан, не ожидавший от ребенка таких слов.

– И весело, и завсегда поживиться можно, – объяснял Ефимка.

– Вона, фейерверкер наш, аж двадцать целковых в деревню отослал. Постреляет, пограбит, продаст, загуляет, а ежели что останется – матушке на пропитание. Душа – человек!

– Значит, не пропадешь, – укоризненно покачал головой Стефан.

– Есть, у кого поучиться.

Он в сердцах стегнул нагайкой лошадь и марш-маршем поскакал нагонять свой оркестр.

Глава 50

Военная кампания 1839 года должна была охватить весь Кавказ. На правом фланге несколько самостоятельно действовал Раевский, занятый десантами к непокорным черкесам и возведением новых береговых укреплений. Главные же события начинались на левом фланге. Против Шамиля был назначен отряд Граббе, который получил название Чеченского и собирался из частей разных полков. Головин возглавил Дагестанский отряд, меньшей по численности, которому предназначено было действовать в Южном Дагестане, окончательно покорить верхние Самурские общества и построить укрепление у селения Ахты.

Войска Чеченского отряда стягивались к Внезапной.

Первыми стали лагерем у крепости четыре батальона Куринского пехотного полка под командованием полковника Пулло. На самом деле это был почти весь полк, кроме небольшого резервного батальона, оставленного на Сунженской линии. Куринцы были опытными солдатами, которые уже ходили на Ахульго с Фезе.

Затем прибыли не менее закаленные в битвах с горцами батальоны Апшеронского полка. После них начали подходить конные и пешие сотни казаков Горского, Моздокского, Гребенского и Кизлярского линейных полков со своими орудиями. Сюда же устремились кавалькады горской милиции. Из Тифлиса была прислана Головиным саперная рота. Из Владикавказского округа двигался батальон Кабардинского егерского полка, сопровождая затребованный оттуда же инженерный инструмент на тридцати арбах.

Грузинский линейный батальон спешил из Дербента.

Артиллерия располагалась отдельно и тоже состояла из батарей разных полков. В артиллерийский парк беспрерывно подвозились снаряды, которых было велено заготовить по три комплекта. С большим запасом заготавливались и ружейные патроны, которых уже было больше полутора миллионов.

К концу апреля у Внезапной стояло шесть батальонов. Вместе с казаками, милицией, конвойной командой, нестроевыми и мастеровыми инвалидных рот набралось около восьми тысяч человек. Это была внушительная сила, которой в горах еще не видели.

Еще три батальона и сотни горской милиции ждали своего часа в Темир-Хан-Шуре. Батальон занимал и укрепление Зирани, на дороге из Шуры в Хунзах. В самом Хунзахе были наготове около тысячи человек конной и пешей ханской милиции.

Военный лагерь Чеченского отряда раскинулся на правом берегу реки Акташ. Это был белый палаточный город, со своими улицами и кварталами, площадями и церковью. И город этот разрастался, вбирая в себя все новые войска и бесконечные обозы.

Чтобы не терять время и поддерживать в войсках надлежащий дух, Граббе устраивал учения и сам же их инспектировал. Командующий входил в самые мелкие детали, строго спрашивал за все, что было не по форме – строевой ли шаг, обмундирование ли, и даже за численный некомплект батальонов, которые некем было пополнить. Больше других ему нравились части, прибывшие на пополнение. У необстрелянных новичков все было в надлежащем порядке, не то, что у бывалых кавказцев, которые давно усвоили кавказские привычки и некоторое презрение к требованиям устава.

Когда главные силы были в сборе, Граббе учинил торжественный смотр.

«Смирнаа-а!» – эхом пронеслось над рядами, и трубачи во главе со Стефаном заиграли генерал-марш.

Граббе, при всех своих орденах и в белых перчатках, на вороном коне начал объезжать войска, стоявшие поротно в батальонных колоннах. Впереди Граббе ехали четыре есаула из линейных казаков, а позади командующего – свита, состоявшая из полковых командиров, старших офицеров и адъютанта. Замыкал свиту конвой из тридцати конных казаков и десятка милиционеров.

Приняв рапорты и поздравив войска с предстоящим походом, Граббе произнес давно заготовленную речь:

«Войска главного отряда!

Высокая цель и великая милость государя нашего императора Николая I сделали меня вашим начальником!

Полагаю для себя особой честью стать в ряды ваши, в ряды кавказских героев, прославивших силу нашего оружия.

Я бился с врагами отечества в Европе, а теперь пойду с вами на полудиких обитателей здешних гор и лесов. Но служба государева везде равна, и враги его должны повсюду быть повержены вами, храбрые воины!

Вам знакомы уже, ребята, труды и неприятель, на которого я поведу вас. Одна сила оружия укротит или истребит этих нарушителей спокойствия как в горах и лесах, так и в самых границах наших. Пойдем, отыщем их в их убежищах, которые они почитают неприступными. Откуда человек выходит – туда достигнет наш штык.

Много есть между ними таких, которые желают наконец покоя, под защитою нашего оружия. Отличим их от непокорных там, где они явятся. Женщинам же и детям, ребята, непременно и везде – пощада! Не будьте страшны для безоружных.

Приступим же к нашему делу с надеждою на Бога и государя. Дружным натиском и верным штыком выбьем мы неприятеля из-за скал и завалов. Бросится ли он на вас, примите его бесстрашно, и он обратится назад. Так с Божией помощью проложим мы дорогу для себя и для славы нашей в потомках.

Твердо полагаюсь на вас, господа начальники всех чинов, в строгом наблюдении за исполнением смысла сего приказа.

Вы поведете умно и неустрашимо солдат, уже известных своею храбростью!»

Войска ответили оглушительным «Ура!».

Затем начался молебен. Священник обошел ряды со святою водой и пением «Спаси господи, люди Твоя и благослови достояние Твое». Солдаты, обнажив головы, усердно крестились и повторяли молитвы.

В завершение смотра войска прошли под торжественную музыку церемониальным маршем. И хотя Граббе не всем остался доволен, но воодушевление войск так его растрогало, что генерал смахнул перчаткой слезу.

Граббе осознал себя повелителем всей этой грозной массы, и ему не терпелось пустить ее в ход. Оставалось лишь сформировать походный штаб отряда. Это было важнейшим делом, особенно потому, что по окончании похода первыми получали награды именно штабные, порой за чужие подвиги, а тем, кто действительно воевал, могло ничего и не достаться. Граббе велел делать назначения, не взирая на звания, и первым зачислил в свой штаб Милютина.

Но начальником штаба снова оказался Траскин, который и принялся назначать остальных штабных чиновников, начиная с дежурного штаб-офицера, которым сделал своего приятеля по кутежам. Штаб-офицер, в свою очередь, назначал адъютантов, те – писарей, ординарцев, вестовых, денщиков и прочих нужных в штабе людей, которые, про преимуществу, оказывались старыми знакомыми адъютантов.

Граббе торопился двинуться в поход, но Траскин отговаривался тем, что не все еще заготовлено и не все транспорты прибыли. Еще больше не хватало Траскину лошади для себя самого. Ему приводили одну сильнее другой, но никак не могли выбрать подходящую. Лошадей приводили с конного базара в Эндирее. И каждый хозяин нахваливал свою, рассчитывая выгодно ее продать.