Ахульго - Шапи Казиев

– Всем хороша, ваше высокоблагородие!

Траскин недоверчиво косился на скотину и спрашивал:

– Чем же она хороша?

– Сильна, как буйвол, ваше высокоблагородие.

– А меня выдержит? – сомневался Траскин.

– Бог даст, выдержит, ваше высокоблагородие, – обещал продавец.

– А как резва!

– Пошел прочь, дурак! – сердился Траскин.

Однако не пешком же ему было отправляться в горы? Это было бы еще невозможнее, чем найти подходящую лошадь. И Траскин взбирался на лошадей со ступенек штаба в специально для него сделанное седло, но редкая лошадь могла потом идти, не говоря уже о том, чтобы скакать.

Однажды ему привели верблюда. Хозяин убеждал, что лучше этой неприхотливой и выносливой скотины Траскину не сыскать:

– Носит, как пять лошадей, а в корме и питье до невероятности воздержан!

Продавец брался выучить Траскина ездить на верблюде, а верблюда – слушаться такого большого начальника. Несмотря на всю нелепость этого предложения, вызывавшего у остальных лишь улыбки, Траскин чуть было не согласился. Для опыта он велел проехать на верблюде своему адъютанту. Но тот не совладал с животным и свалился через несколько же шагов. Если бы такое случилось с Траскиным, он вряд ли бы когда-нибудь вообще поднялся. Верблюду дали отставку.

Экипажи для горных дорог тоже не годились, как не помещался Траскин и в обычной походной палатке.

Люди, служившие на Кавказе, как правило, становились сухими и поджарыми. Природа накладывала на них свое лекало, не терпевшее лишнего. Траскина это не коснулось. Напротив, он еще более раздобрел на казенных деликатесах. Он увеличивался в объеме так быстро, что портные не успевали шить новые мундиры, и Траскин частенько удивлял всех ватой и нитками, торчавшими из треснувших швов.

Граббе начал подумывать, не отставить ли Траскина от похода. Этот нахальный выскочка и без того обременял его своей бесцеремонностью, а в горах был бы только лишней обузой. Но еще больше Граббе хотелось заставить изнеженного Траскина, этого паркетного шаркуна, понюхать настоящего пороху, а не канцелярского, в бумажных сметах, который не горел и не чадил, а только набивал его карманы. Однако сам Траскин и не думал отказываться от похода. Он горел желанием добраться до Ахульго. И не столько затем, чтобы сразиться с Шамилем, сколько потому, что был уверен: там его будет ждать, по меньшей мере, золотой Георгий на шею, если не генеральский чин.

Мучения Траскина разрешил Милютин. Он добыл для него большую калмыцкую кибитку, которая после обустройства удовлетворила потребности Траскина. Сшили ему и особую палатку, которую везли на двух повозках.

В ожидании приказа к выступлению батальоны принялись за свои обычные дела: чистили оружие, приводили в порядок амуницию, пели, соревновались, кто кого перепляшет, и задирали солдат из других частей, которых они не любили пуще горцев. Это повелось издавна. Прежние походы оставили за собой длинный шлейф взаимных обид, когда одни части обходили наградами, а другие превозносили не за дела, а за приближенность командиров к высшему начальству.

Офицеры встречали старых знакомых, приглашали друг друга в гости и проводили ночи за воспоминаниями и предположениями о ждущих их испытаниях. А когда бывали приглашены на обед к командующему отрядом, то застолье продолжалось затем в палатках с приглашением лучших музыкантов Развадовского.

Казаки показывали свою удаль, на всем скаку поднимая с земли целковые и рубя тыквы, которые бросали им навстречу.

В целом же все было спокойно, все будто набиралось сил перед трудной работой. Но спокойствие это было лишь пеленой, покрывавшей дела совсем другого свойства.

Вдруг выяснилось, что по ночам бесследно пропадают солдаты. Разъяренный Граббе приказал усилить караулы, выставить новые секреты и двойные цепи вокруг лагеря, но солдаты продолжали исчезать. Начальство старалось скрывать эти неприятные факты, но все догадывались, что солдаты бегут к горцам. То ли воевать не хотели, то ли бежали от муштры и рукоприкладства их благородий.

Но пропадали не только солдаты, из ночного уводили лошадей. Конокрады делали это так ловко, что изловить никого не удавалось, а лошадей с каждым днем становилось все меньше. Начали подозревать, что лошадей попросту продают горцам, сваливая все на неизвестных похитителей. Но за руку никого не схватили, а под розгами никто не признавался. Зато известно было, что на базаре в соседнем Эндирее, или Андрей-ауле, как называли его солдаты, процветает торговля казенным порохом и свинцом. Пойманных сурово карали, проводя сквозь строй со шпицрутенами. Но торговля продолжалась, а наказанные при первой же возможности бежали к горцам.

Граббе чувствовал, что пора идти в поход, потому что при таком положении дел Траскин никогда не напасется всего и вдоволь.

– Больше ждать невозможно! – решительно объявил Граббе.

– Но еще не в должном количестве… – начал было Траскин.

– Обойдемся! – прервал его Граббе.

– Еще не все части…

– Оставим в резерве! – ответил Граббе.

– Или вы намерены дожидаться, пока Шамиль так усилится, что явится к нам собственной персоной?

– Однако, ваше превосходительство… – слабо сопротивлялся Траскин.

– Солдаты уже капусту на грядках сажают! – гневался Граббе.

– Скоро и вовсе забудут, зачем пришли!

Но Траскин затягивал выступление как мог, потому что сам, тайно и по-крупному, торговал отрядным имуществом, и ему жаль было сворачивать доходное предприятие, которое можно было списывать на неразумных солдат. К тому же пропитание войска требовало немалых денег и приносило неплохие комиссионные.

Однако вылазки на Эндиреевский базар все же были строго запрещены после произошедшего там вопиющего случая. Солдаты из новичков были посланы ротным купить вина. Явившись в знакомую лавку, они потребовали, как обычно, бурдюк чихиря, но получили неожиданный отказ. Торговец заявил, что вино кончилось. Тогда солдаты пошли в другую лавку, но и там ничего не нашли.

Местный народ посмеивался и одобрял торговца, припоминая все, что учиняли здесь перебравшие вина солдаты – от плясок вприсядку до того, как недвусмысленно косились они на местных женщин.

В третьей лавке солдатам объявили, что вина больше не будет, потому что вино – грех, и Ташав-хаджи запретил не только пить его, но даже продавать.

Возмущенные солдаты переворошили лавку и нашли большой бурдюк с вином.

– Нету, говоришь? – торжествовали солдаты.

– А деньги? – опомнился торговец.

– Какие деньги, если вина нету?!

– Платите! – требовал торговец.

– С хаджи своего получишь! – смеялись солдаты.

Солдаты собирались уже уходить, когда хозяин вина схватился за свой товар. Солдаты тянули бурдюк к себе, но хозяин не сдавался, пока бурдюк не лопнул и вино не вылилось на землю.

Одна сторона лишилась вина, другая – дохода, и обе, едва опомнившись, кинулись в драку. Когда на шум начали сбегаться местные, заступаясь за торговцев, солдаты дали знать своим. Новичков сбежалась целая рота, и они начали брать верх. Но тут на помощь другой стороне пришли оказавшиеся на базаре солдаты Апшеронского и Куринского полков.

– Как так? – не понимали теснимые новички.

– Своих бьете?

– Это вы-то свои? – смеялись бывалые кавказцы, колотя новичков.

– Не пришей кобыле хвост! А вот горцы нам точно – свои! Да они нам что братья! Уж двадцать лет с ними воюем!

Медлить далее Граббе не желал. Он уже подписал приказ о выступлении, когда начали происходить вещи еще более тревожные, чем драка на Эндиреевском базаре.

Конные милиционеры шамхала Тарковского, высланные в разведку для обозрения местности, по которой предстояло идти отряду, в лагерь не вернулись. Их прождали до ночи, когда приковылял раненный милиционер, сообщивший, что их подстерегли мюриды Ташава-хаджи. Остальные были в стычке убиты, а его, раненного, отпустили.

В ту же ночь лагерь был обстрелян из винтовок и фальконета – небольшой переносной пушки. Несколько солдат получили ранения, а в лагере начался пожар, который едва удалось потушить. Ответный огонь наделал много шума, но не принес никаких результатов, потому что велся в суматохе и наугад.

На рассвете для поиска нападавших был выслан смешанный эскадрон из горской милиции и казаков. Не найдя никого поблизости, эскадрон двинулся к казачьему кордону, стоявшему неподалеку от крепости. Кордон они нашли опустошенным, со следами недавней схватки. Тогда эскадрон ринулся к речке Ямансу, на которой стоял второй кордон, но и там их встретила та же печальная картина. Эскадрон поскакал вдоль речи, пока на другой стороне не показался такой же смешанный отряд, но уже из мюридов и беглых казаков. Противник обстрелял эскадрон, не давая ему перейти реку, а затем наградил его самыми обидными выражениями и не спеша скрылся.