Ахульго - Шапи Казиев

– Да как же это можно? – всплеснула руками Екатерина Евстафьевна.

– А очень просто, – пожал плечами Граббе.

– Сами себе хлеб добывают. А Шамилю титулы не надобны, ему свободу подавай!

– Так он вроде революционера? – испугалась Екатерина Евстафьевна.

– Можно и так рассудить, – ответил Граббе.

– Только у революционеров хоть идеалы какие-то, а у горцев что? Одна дикая вольность на уме. И чтобы все были равны. Слыханное ли дело?

– А Лиза-то как там? – вспомнила Екатерина Евстафьевна.

– Письма пишет – сплошные слезы и отчаяние. Жаль мне ее.

– Жаль… – поморщился Граббе.

– Но в горы-то зачем соваться? Как будто без нее муж эполеты не получит.

– Помог бы ты ей, – попросила Екатерина Евстафьевна.

– Лизе уже лет сколько, а деток нет. Тяжело это.

– Помог бы! – негодовал Граббе.

– Она же в горы просится, в Хунзах, через немирные аулы. А если украдут? Или, того хуже, убьют глупую?

– Ты уж проследи, Павел Христофорович. Дай женщине сердце успокоить. А то она уже сама не своя.

– Лучше бы сюда приехала, пусть себе у нас живет.

– Теперь уже без Михаила не вернется, – вздохнула Екатерина Евстафьевна.

– Я ее знаю.

– Женщинам на войне не место, – сказал Граббе.

– А у горцев жены, они что, тоже дерутся?

– Одного поля ягодки, – кивнул Граббе.

– Навроде амазонок?

– Не совсем, – объяснял Граббе.

– У горцев свои законы. Но за своих и дети с кинжалами бросаются.

– Господи, помилуй! – перекрестилась Екатерина Евстафьевна.

– Да уж, – кивнул Граббе.

– Не приведи господь.

– А нельзя ли этих горцев, Шамиля этого в покое оставить? – простодушно спросила Екатерина Евстафьевна.

– Что ты такое говоришь? – опешил Граббе.

– Так ведь получается, что мы в чужой монастырь со своим уставом?

– Вздор! – прервал жену Граббе.

– Ты, душа моя, ничего не смыслишь в политике.

– Каюсь, не смыслю, – грустно улыбнулась Екатерина Евстафьевна.

– Куда мне? Мое дело – детей рожать да растить их, а после на войны провожать, политикам на растерзанье.

– Не твоего ума дело, – сердился Граббе.

– Батюшка мой говорил, что войну и дурак затеять может, а политики на то и надобны, чтобы в мире жить.

– Уймись, Катенька, – зашипел на жену Граббе.

– Еще услышит кто-нибудь. Доказывай потом, что это бабья глупость, а не крамола.

– Ты ведь не молод уже, – роняла слезы Екатерина Евстафьевна.

– И мои годочки летят. А дети наши? Почитай, отца родного не видят…

– Потерпи, душа моя. Скоро уже с Шамилем покончу, – обещал Граббе, положив руку на плечо супруги.

– Мне сам государь повелел горцев усмирить. А что велено, то свято.

Было далеко за полночь, когда у дома Граббе остановилась запыленная пролетка фельдъегеря. Караульный вызвал денщика, и Иван, чертыхаясь, пошел будить барина. Впрочем, Граббе даже был благодарен денщику, что тот вырвал его из тягостных ночных видений. Генералу опять снилась чудовищная гора, которая на этот раз тянула к нему свои огромные каменные лапы.

Получив пакет, Граббе сел к столу и велел денщику принести свечи. То, что содержалось в пакете, заставило Граббе забыть тягостный сон. Это было высочайшее благоволение на исполнение дерзкого замысла Граббе.

– Что, Павел Христофорович? – спросила встревоженная супруга, входя в кабинет.

– Все! – потряс бумагами возбужденный Граббе.

– Государь нашел мой план блестящим!

– Помогай тебе Бог! – крестилась Екатерина Евстафьевна.

– Он благословил мой проект! – ликовал Граббе.

– Государь император избрал орудием возмездия генерала Павла Граббе, а не какого-то там Головина!

– А Головин как же? – не понимала Екатерина Евстафьевна.

– Ему тоже найдется занятие, – говорил Граббе, снова перечитывая письма.

– Будет прикрывать меня с юга.

Граббе лихорадочно метался по кабинету, снова и снова заглядывал в письма, затем бросился к столу и схватил перо, собираясь что-то писать.

– Поздно уже, – напомнила супруга.

– Самое время, душа моя! – отвечал Граббе.

– Ты не представляешь, сколько теперь нужно отдать распоряжений.

– Не лучше ли с утра, на свежую голову? – убеждала Екатерина Евстафьевна.

– А разве еще не утро?

Граббе посмотрел в окно, но увидел только звезды в черном небе и горящую смоляную бочку, освещавшую улицу.

– Ночью лучше думается, – объявил Граббе.

– Пойди поспи, Катенька.

– Так и не будешь ложиться? – беспокоилась супруга.

– Под лежачий камень, как говорится… – Граббе не закончил пословицу. Вместо этого он взял перо и написал, повторяя вслух: – Ганнибал у ворот!

– Который Ганнибал? – не поняла супруга.

– Ты это про генерал-аншефа? Который при Петре состоял? Который Пушкину прадедом приходился?

– Я про другого, – терпеливо объяснял Граббе, выпроваживая супругу.

– Который через Альпы перешел и Рим сокрушал.

– Ах, вот что, – сказала Екатерина Евстафьевна.

– А все же лучше бы тебе выспаться перед Римом-то.

Закрыв, наконец, за супругой дверь, Граббе велел подать чаю и принялся снова перечитывать письма, находя в них все больше комплиментов своему полководческому гению.

Наступал его звездный час. Граббе почти осязал, как история открывала перед ним свои заветные двери. В этих мечтаниях Граббе пребывал до рассвета. И только перед пробитием утренней зори задремал на походной солдатской койке. Он держал ее на виду, дабы все знали, что он и в этом следует примеру государя императора.

Дремал Граббе с раскрытой книгой в руках. Это был Тит Ливий, повествовавший о полководце Ганнибале.

«Он одинаково терпеливо переносил жару и холод, – писал Ливий.

– Меру еды и питья он определял природной потребностью, а не удовольствием; выбирал время для бодрствования и сна, не отличая дня от ночи; многие часто видели, как он, завернувшись в военный плащ, спал на земле среди воинов, стоявших на постах и в караулах. Он далеко опережал всадников и пехотинцев, первым вступал в бой, последним покидал сражение…».

Ганнибал был тайным кумиром Граббе. Карфагенец не сумел покорить Рим, но покорил сердце еще юного Павла. Говоря о величайших полководцах, Ганнибал называл себя третьим, после Македонского и Пирра. Граббе следовал своему идеалу и тоже считал себя третьим, после Кутузова и Ермолова. Но, как и Ганнибал, веривший, что станет первым, если победит Рим, Граббе мечтал вознестись, сокрушив Шамиля.

Глава 45

Утром в Ставрополь прибыли Траскин и Милютин. Милютин отправился в штаб, а Траскин – домой к Граббе. Генерал не выспался, но ритуал семейного завтрака нарушать не стал. Все семейство располагалось за большим столом и после короткой молитвы собиралось уже приняться за еду, когда доложили, что прибыл Траскин.

Услышав это имя, Екатерина Евстафьевна умоляюще посмотрела на мужа, давая понять, что не желает видеть эту одиозную личность. Но Граббе только пожал плечами и велел пригласить начальника штаба.

К удивлению хозяйки дома, Траскин оказался весьма любезным и внимательным господином. Он даже привез детям подарки. Мальчикам – серебряные кинжальчики, а девочкам – изящные кавказские украшения. Не забыл он и о Екатерине Евстафьевне, одарив ее красивой персидской шалью. Госпожа Граббе находилась в некотором замешательстве. Она начинала сомневаться, тот ли это Траскин, про которого ходили ужасные сплетни, и уже склонялась к тому, что сплетни не всегда верны, а Траскин, может быть, вовсе и не виноват, а сделался жертвой дворцовых интриг. Ведь и о ее муже, Павле Христофоровиче, чего только ни говорили и как только ни клеветали на благородного человека.

Приглашенный к столу, Траскин быстро перекусил, а затем принялся осыпать комплиментами Екатерину Евстафьевну, изумляться красотой ее девочек и отменным воспитанием мальчиков. Но дети, пораженные размерами этого удивительного человека, даже забыли поблагодарить его за подарки, пока мать не сделала им замечания.

Граббе начал понимать, откуда такая любезность. Похоже было, что Траскин уже знал о высочайшем одобрении плана Граббе, в котором Траскину предстояло сыграть важную роль. Так оно и оказалось. Даже самые чрезмерные запросы, введенные Граббе в свою докладную записку, были удовлетворены. Еще не начавшаяся экспедиция сулила Траскину и его покровителю Чернышеву умопомрачительные барыши. Было от чего сделаться любезным и щедрым. Однако начальник штаба уже не собирался ограничиваться прежними запросами, наготове у него были новые требования, без удовлетворения коих, как он уверял, экспедиция грозила провалиться. И Граббе ничего не оставалось, как опять согласиться с Траскиным.

После завтрака они поехали в штаб, едва уместившись в экипаже Граббе.

После отдачи обычных распоряжений Граббе велел Васильчикову вызвать Милютина, чтобы взглянуть на карту будущего театра военных действий.