Море смерти, берег любви - Светлана Владимировна Успенская

друзей!

В отчаянии я запустил руки в вихры. Неужели это правда? Неужели действительно я убил человека, двоих человек? И еще двоих ранил. Я опять уткнулся в газету… Да, всё правильно. Место и время сходится. Джип «шевроле» тоже не так уж часто встретишь на улицах… Но ведь Кэтрин говорила, что это всего-навсего подслушивающее устройство. Не знала? Ошиблась? Кому же оно предназначалось на самом деле? Ведь она рисовала на бумажке план, писала номер… Ведь это не я… Я не хотел… Она сказала…

Я порылся в карманах. Дьявольщина, где же он?.. Вытащив из кармана гору всякого мусора, я нашел сложенный листок, на котором Кэтрин рисовала мне план автостоянки. Но бледные карандашные линии мне ни о чем не говорили. Я закрыл лицо ладонями. Как там Копелян говорил?.. Каждый несет в душе тот ад, который может и должен вынести. Неужели же на мою долю досталось такое испытание – убить двоих своих друзей? Неужели это сделал я? Неужели я это вынесу?

Новая мысль ошпарила меня кипятком: а если меня найдут? Тогда меня посадят, как пить дать. И как я буду оправдываться? Что я не хотел? Что я виноват, но исправлюсь? И почему я не послушался Кэтрин, почему мне взбрело в голову засунуть взрывное устройство в джип близнецов, а не, как планировалось, в чью-то синюю иномарку! Я вспомнил нежный теплый вечер, когда я бродил из кабака в кабак, накачиваясь спиртным, не подозревая, чем закончится милая шутка с подслушивающим устройством. Поиграл в шпионов, кретин…

Я с размаху ударил себя по голове. Стало больно, но эта боль только усугубила душевные муки. Господи, что со мной будет, когда меня арестуют за убийство!

Дождь ливанул сильнее. Он остудил разгоряченное лицо, намочил волосы. Я решил – надо взять себя в руки. Что толку упиваться отчаянием? Нужно сопротивляться. В таком состоянии меня можно брать голыми руками, а я и не пикну. Нет, посмотрим, удастся ли ментам меня вычислить… Никто не видел, как я ошивался вокруг клуба «Monkeys», а если и видел, то там было темно, а в темноте все кошки серы.

Алиби хорошо бы мне иметь… Да, с этим заминка. Но алиби мне обеспечит Кэтрин – скажет, что я был в тот вечер с ней, и дело с концом! Однако Кэтрин – заинтересованное лицо… Если узнают, из какого источника ко мне попало взрывное устройство, тогда алиби разлетится к чертям собачьим! Еще и припаяют шестьдесят третью статью, или какая там теперь, за измену родине. Ну конечно, ведь я работал на американскую разведку! Да меня с руками и ногами оторвут в ФСБ, чтобы под мое головотяпство получить парочку лишних орденов! Вот так вот иметь неформальные связи с американскими журналистками! А что, если мне сказать, что я ночевал у отца Амвросия в Троепольском? Днем меня видели в деревне, многие могут подтвердить. Тогда они спросят, чем я занимался ночью. Скажу – спал, знать ничего не знаю, ведать не ведаю… А если Игорь Копелян все-таки убит? А вдруг нет? А вдруг это было как раз самоубийство?.. Он ведь сам говорил, что хочет умереть… Всё равно, как ни крути, я кругом наследил. Если меня не поймают за организацию покушения на близнецов, то наверняка навалят еще до кучи убийство священника. Да, если уж покопаться, то мои «пальчики» наверняка найдут и в квартире убитого Славы Гофмана! И вообще, я так намельтешил за последние два месяца, что мою скромную персону может не заметить только человек, страдающий хронической слепотой.

Я застонал. Парочка старичков, он и она, с удивлением оглянулись на меня и скорее засеменили по лужам прочь. Вид, наверное, у меня был дикий и подозрительный. Такого типа с безумным взглядом ничего не стоит задержать любому постовому милиционеру. Да при чем тут постовой милиционер? От него еще можно кое-как отбиться… А вот если меня захочет поставить на ножи братва из волгоградской ОПГ – вот это будет песня! Лебединая песня! От новой перспективы, раскрывшейся передо мной во всем своем блеске, подозрительно защипало глаза. Я обложен флажками как волк, со всех сторон. За гибель близнецов будут мстить бандиты волгоградской группировки. То, что они меня вычислят, сомнений нет, у них и человек-невидимка не уйдет незамеченным, не то что я… С другой стороны, скоро на меня начнет охоту милиция.

Что же выгоднее? Сдаться властям или ждать, когда снимут шкуру братки из ОПГ? Если я приду с повинной в милицию, то меня сразу же упакуют в тюрьму, а там для бандитов вздернуть за хвост убийцу их главарей не составит ни малейшего труда. Но если я останусь на свободе – меня просто пришьют без суда и следствия. Где же лучше умереть, в тюрьме или на свободе? Я прикинул так и этак и решил – на свободе лучше.

Кэтрин права – не туда я положил картофелину… Эх, не туда!

Глава семнадцатая

– Послушай, Ринат, надо что-то делать, – озабоченно сказал я, входя на чердак двухэтажного дома, недавно оборудованный Максютовым под стильную квартиру-мастерскую.

Мурлыкая бессвязную песенку, Ринат рассматривал какую-то темную полусгнившую доску со светлыми пятнами краски.

– А что такое? – Он мимолётно взглянул на меня, что должно было означать повышенное внимание.

– Ты что, не понимаешь? – спросил я, присаживаясь на низкую тахту и машинально взяв кипу пожелтевших от времени и света рисунков, которые валялись на столике возле окна.

– Не-а. – Ринат лучился счастьем и довольствием. – Посмотри-ка сюда, Серый… – Он повернул ко мне черную доску, кое-где местами даже как будто подернутую паутиной и пылью.

– Твое новое гениальное произведение? – вежливо спросил я, стараясь быть любезным к хозяину, – ведь я собирался погостить у него несколько дней, а он еще даже не знал об этом.

– Ты что, Серый? Ну ты даешь! Это же шестнадцатый век! Дионисий!

– Вот как? – вежливо удивился я. – А я думал, что ты принес эту доску для растопки камина… Но в общем, похоже, что эта картинка четыреста последних лет провела в земле. Но я как-то по простоте душевной думал, что Дионисий – это древнегреческий бог.

– То Дионис, темнота! – с негодованием бросил Ринат. – А Дионисий – древнерусский иконописец, классик, средневековый гений. Послабее, конечно, чем Рублев, но…

Я занялся рисунками. Среди пейзажей, натуралистических зарисовок человеческих внутренностей и отдельных частей тела (утеха для каннибала) из беспорядочных мазков неожиданно выплыло смутное, далекое женское лицо, которое я уже постепенно стал забывать. Сердце болезненно сжалось. Я тяжело вздохнул