Культура Два - Владимир Паперный

Стоит вернуться и к другому эпизоду этой стенограммы, к выступлению С. Лисагора. «С 7-го числа, – сказал он, – я контролирую на ротационной машине набор моей статьи (с места: Вас туда не допустят). Ваш выпускающий меня допустил. Я был вызван в ваш наборный цех, и на моей статье был заголовок «Ответ академику Александру Викторовичу Щусеву», а через день выходит газета и появляется статья под названием «Конструктивизм и эклектика». Если это так называется, то это обязывает к чему-то другому (с места: это недопустимая вещь). Я могу отвечать за свою статью, но если мне приписывают и потом говорят, что недостаточно осветил вопрос и не осознал своей ошибки, так как все это называется? Этот метод мне не понятен. Кому он понятен?» (там же, л. 205 – 206).

В этом эпизоде показательно многое, и прежде всего уверенность работников издательства, что автора в наборный цех не допустят. Действительно, в культуре 2 помещения типографий и радиостанций были достаточно сакральным пространством, куда профан, даже если он был автором набираемого там текста, войти не мог. Все дело в том, что культура 2 вообще не знает идеи авторства. Характерно, что в другом месте стенограммы, когда А. Александров резко критикует С. Лисагора за одно из его прежних выступлений и говорит: «это можно проверить по стенограмме», – С. Лисагор с места ему отвечает: «Вы мне не даете стенограмм проверять, я не знаю, что там в стенограмме. Дайте мне проверить стенограмму, тогда я вам скажу, так я говорил или нет» (там же, л. 159). Культура 2, как видим, не признает авторства не только письменного текста, но и устного. То, что следовало сказать Лисагору, известно, а сам автор может только испортить стенограмму, вписывая в нее то, что он сказал на самом деле. У текстов культуры 2 (устных и письменных) нет никаких авторов, эти тексты даны заранее, а так называемые авторы должны потом к этой данности идти[41].

Это и есть тот метод, который «непонятен» С. Лисагору. Он написал статью, но до редакции газеты уже дошло знание о том, как должна называться эта статья. Название меняется, в результате содержание статьи не соответствует названию, после чего автор статьи уничтожается культурой. Вот так, гибко сочетая прямые и обратные причинно-следственные связи, действует в культуре механизм цензуры.

Тем временем срок открытия съезда был перенесен на 15 ноября 1936 г. Б. М. Иофану поручили написать доклад, подводящий итоги предсъездовской дискуссии. Как пишутся доклады в культуре 2, мы уже знаем. Протокол заседания Секретариата оргкомитета ССА гласит: «а) Создать комиссию… для подготовки доклада “Итоги и уроки дискуссии о формализме и эклектике”; б) Предложить т. Иофану 20 апреля представить на обсуждение комиссии предварительные тезисы доклада» (там же, л. 18).

Ситуация достаточно своеобразная. Иофан должен подвести итоги дискуссии, проходившей на страницах «Архитектурной газеты». При этом эти итоги уже кому-то известны, и специальная комиссия будет сверять то, что получилось у Иофана, с тем, что должно было у него получиться. Но ведь и сами участники дискуссии говорили то, что они должны были сказать, а если они говорили не то, то редакция их поправляла – «редакция, – как признался на том же заседании 13 февраля главный редактор «Архитектурной газеты» С. Ольшевец, – всегда делает изменения, когда нужно» (там же, л. 113). Все происходящее напоминает спектакль с очень плохими и бестолковыми артистами, они очень плохо знают текст, и на плечи суфлера ложится непосильная задача. Дело усугубляется тем, что многие артисты вообще не понимают, что находятся на сцене, и раздражаются на одергивающего их суфлера. «Я сам умею писать тезисы к своим докладам», – нервно ответил М. Гинзбург, когда ему предложили писать их вместе с Нессисом (там же, л. 189). В конце концов ему все-таки пришлось написать их вместе.

Между тем срок открытия переносится на 20 марта 1937 г. Подготовительные работы продолжаются. Уточняются тексты докладов, составляются тексты «организованных выступлений с мест» (там же, л. 95 об), все тексты согласуются с разного рода высокими инстанциями (об этом упомянул на съезде Н. Булганин: «Когда мы просматривали в помощь докладчикам в комиссии тексты докладчиков…» – Булганин. л. 149; ясно, что это какая-нибудь «высокая» комиссия).

Срок открытия переносится тем временем на апрель, потом на май и, наконец, 15 июня 1937 г. съезд открывается. Все докладчики благополучно зачитывают свои отточенные до мельчайших деталей тексты. Один лишь Виктор Веснин неожиданно для всех начал защищать конструктивизм и внес этим некоторую путаницу в плавное течение съезда. «В. А. Веснин, – сказал потом И. Маца (не вполне по-русски), – сделал мне сегодня большое огорчение» (ЦГАЛИ, 674, 2, 34, л. 69).

Наконец, последним актом этой многолетней драмы стало принятие резолюций съезда. Тексты резолюций, естественно, были составлены заранее, но их надо было принимать прямым голосованием, поэтому от председателя съезда К. Алабяна потребовалось большое суфлерское (или дирижерское) мастерство, чтобы голосование дало то, что нужно. Методы Алабяна просты, но использует он их виртуозно: когда с места вносится поправка, которую, с его точки зрения (точнее, с точки зрения его эзотерического знания), принять надо, он говорит: «Кто за это предложение, прошу поднять мандаты», – если же поправку принимать не надо, он говорит: «Я предлагаю поправку не принимать, кто за это предложение, прошу поднять мандаты» (ЦГАЛИ, 674, 2, 39, л. 1 – 71). Чисто логически никакой разницы нет, голосующие остаются перед тем же выбором – принять или не принять поправку, – и у них есть средства выразить свое решение – поднять или не поднять мандат. На самом же деле разница огромна: большинство присутствующих давно поняли, в какого рода спектакле они участвуют, а если кто-то этого и не понял, то все равно хорошо знает, что надо быть внимательным к едва заметным движениям дирижерской, если можно так сказать, палочки суфлера.

А когда съезд закрывается, естественно, начинается окончательное редактирование его резолюций для передачи их в печать, всей многолетней работы по выработке этих резолюций хватило лишь на их устное произнесение, а для подготовки резолюций к публикации предстоит еще большая и сложная работа.

Итак, если в культуре 1 гарантом истинности результата служит или растворение души в коллективистском духе, или принадлежность данного метода методам всеобщей науки, то в культуре 2 таким гарантом служит лишь буквальное знание априорно заданного результата. И это знание распределено в обществе иерархически: все было известно одному человеку, это Ленин, почти все известно его земному репрезентанту, это Сталин, а дальше это знание дробится и расходится по специализированным каналам, и каждый элемент этой системы на своем уровне является репрезентантом абсолютного знания (например, Алабян на съезде).

Из всего этого вытекает одно важное следствие, касающееся организации архитектурного творчества: его безличный характер.

В разделе «Коллективное – индивидуальное» было сказано, что культура отвергает коллективизм и утверждает индивидуальность. Здесь было сказано, что культура 2 не знает идеи авторства, что каждый автор может лишь хуже или лучше воспроизводить заранее заданный результат. Противоречия здесь нет. Индивидуальность в культуре 2 позволена совсем не каждому, она распределена иерархически. На самом верху находится человек, он живой, индивидуальный, он имеет имя, он обладает словом – в том смысле, что обладает эзотерическим знанием правильных слов. Внизу находятся коллективы безымянных, безличных, немых механизмов. Идее авторства в этой системе места нет, поскольку даже человек, стоящий наверху пирамиды, автором не является, ему всего лишь дано знание.

В культуре 2 никто не творит, потому что все только пытаются нащупать путь к уже сотворенному и данному. Отсюда понятен пафос негативного отношения культуры 2 к индивидуальному творчеству, к индивидуальному авторству, к таланту. Культура 1 тоже иногда высказывалась против индивидуального творчества, но тогда она противопоставляла ему коллективное творчество. Автор был, но автором был коллектив творцов. Культура 1 иногда высказывалась и против творчества, противопоставляя ему научную рациональную организацию. Проекты Стройкома не подписаны фамилиями авторов, но автор у этого проекта есть – Стройком, коллектив, который пришел к этим результатам, логически интерпретируя некоторые принятые им положения марксизма. Если бы кто-нибудь пришел и сказал, что решения получены недостаточно логично, что другая, более последовательная логика приводит к иному решению, коллектив немедленно пересмотрел бы свое решение. Именно так и произошло, когда в мастерскую Стройкома пришел М. Охитович (см. раздел «Движение – неподвижность»). Но здесь все-таки можно говорить об идее авторства – примерно так же, как можно говорить об авторстве решения, скажем, математической задачи.