Фрейд - Питер Гай

Кампания в поддержку идей Фрейда, которую Джонс развернул в Канаде и на северо-востоке Соединенных Штатов, отчасти была делом вынужденным. Начало его медицинской карьеры омрачилось скандалом: Джонса дважды обвиняли в недостойном обращении с детьми во время медицинского осмотра[97]. Уволенный с должности в детской больнице, он счел за благо переехать в Торонто. Обосновавшись там, Джонс начал читать лекции по психоанализу, как правило, невосприимчивой аудитории в Канаде и Соединенных Штатах, а в 1911-м приступил к организации Американского психоаналитического общества. Два года спустя, в 1913-м, он вернулся в Лондон – занялся практическим психоанализом и собрал вокруг себя маленькую группу английских последователей Фрейда. В ноябре Джонс уже победоносно сообщал основателю психоанализа, что «в минувший четверг было должным образом учреждено Лондонское психоаналитическое общество в составе девяти членов».

Едва ли единственный нееврей среди близких друзей Фрейда, Эрнест Джонс был одновременно своим и чужим. С присущей ему увлеченностью собирая еврейские шутки и еврейские выражения, он стал кем-то вроде «почетного еврея», который если не полностью, то почти вписался в относительно замкнутую психоаналитическую культуру Вены и Берлина. Его статьи, охватывавшие широкий круг вопросов, включая прикладной психоанализ, были отмечены скорее не оригинальностью, а ясностью и некоторой порывистостью – в чем Джонс сам признавался, когда сравнивал себя с женщиной. «Для меня, – говорил он Фрейду, – работа подобна вынашиванию ребенка для женщины; для такого мужчины, как вы, полагаю, она похожа на оплодотворение мужчиной»[98]. Не отличаясь оригинальностью, Джонс был самым убедительным популяризатором и самым упорным спорщиком. «Немногие люди, – не без восхищения признавался ему Фрейд, – умеют так противостоять аргументам других». Еще одна важная услуга, которую оказал Джонс, – ведение большей части обширной переписки с Фрейдом на английском языке. Сначала он жаловался, что незнаком со старыми немецкими буквами, – Фрейд писал «готическим» почерком, – и тогда мэтр вместо того, чтобы изменить их начертание, перешел на английский[99]. Этот случай убедил основателя психоанализа в необходимости совершенствовать владение его любимым иностранным языком[100].

В 1910 году Джонс уже всей душой был предан психоанализу, хотя его еще тревожили некоторые сомнения – и чуть меньше сам Фрейд. По крайней мере, к этому времени Эрнест стал менее загадочен для своих новых друзей-психоаналитиков, поскольку вначале им было трудно его понять и еще труднее предсказать. Летом 1908 года Юнг заметил Фрейду: «Джонс для меня загадочный человек. Я нахожу его странным, необъяснимым. Это его достоинство или недостаток? В любом случае он не простой человек, а умный лжец». Может быть, спрашивает далее Юнг, он «слишком большой почитатель, с одной стороны, и слишком большой оппортунист – с другой?». У Фрейда не было готового ответа на этот вопрос. «Я думал, что о Джонсе вы знаете больше, чем мог бы знать я, – писал мэтр Юнгу. – Я считал его фанатиком, который застенчиво мне улыбается». Но если тот действительно лжец, «…он лжет другим, а не нам». Каким бы ни был Джонс, заключил Фрейд, «меня, без сомнения, очень интересует национальная смесь в нашей группе. Он кельт и поэтому не совсем понятен нам, тевтонцам, и уроженцам Средиземноморья». Однако Джонс показал себя достойным учеником и был готов приписать свои сомнения относительно идей Фрейда иррациональной самозащите. «Короче говоря, – писал он основателю психоанализа в декабре 1909 года, – мое сопротивление было обусловлено не возражениями против ваших теорий, а отчасти влиянием сильного «комплекса отца».

Фрейд с радостью принял это объяснение. «Ваши письма являются для меня постоянным источником удовлетворения, – признавался он Джонсу в апреле 1910 года. – Я действительно удивлен вашей активностью, широтой вашей эрудиции и искренностью вашего стиля». Он радовался, что отказался «слушать внутренние голоса, намекавшие, что нужно порвать с вами». Теперь, когда все прояснилось, продолжал мэтр, он верит, что они будут «какое-то время идти и работать вместе». Два года спустя Фрейд вспоминал момент, когда он решил, что Джонсу можно доверять. Это было в 1909-м, после того как они долго беседовали в Университете Кларка в Вустере, штат Массачусетс. «Я очень рад, что вы знаете, как я вас люблю и как горжусь вашим высоким интеллектом, который вы поставили на службу ψA, – писал основатель психоанализа Джонсу. – Я помню, что впервые осознал такое свое отношение к вам в неприятный момент, когда после серьезных сомнений вы покинули Вустер, и мне в голову пришла мысль, что вы отдаляетесь от нас и станете чужим. Затем я понял, что так быть не должно и что я могу все изменить, проводив вас на поезд и пожав руку перед отъездом. Возможно, вы меня поняли, и в любом случае это мое ощущение оказалось верным, поскольку с того времени мы с вами наконец стали великолепно ладить».

Теперь уже ничто не могло остановить Джонса. В 1913 году он приехал в Будапешт для краткого курса психоанализа у Ференци и сообщал Фрейду, что они много времени проводят друг с другом в научных беседах и что Ференци «…очень терпелив в отношении моей эксцентричности и смены настроений». В письмах к мэтру Джонс с готовностью предавался самокритике. Фрейд, в свою очередь, выбрал по-отечески добродушный, а иногда и довольно грозный тон в отношении Джонса, который был на 23 года моложе. Ему нравилось поддерживать молодого человека при помощи постоянных – и искренних! – похвал. «Вы делаете большую работу», – писал основатель психоанализа. «Я радуюсь вашим частым письмам и, как вы можете видеть, спешу с ответом». И снова: «Мне очень нравятся ваши письма и статьи». Фрейд не жалел о времени, потраченном на то, чтобы приобщить этого ценного новобранца к общему делу.

С 1912 года Зигмунд Фрейд проводил сеансы психоанализа с симпатичной подругой Джонса Лу Канн. Вообще-то эту зависимую от морфина наркоманку все, в том числе Фрейд, считали женой Эрнеста… Отбросив священное правило конфиденциальности, мэтр сообщал Джонсу о прогрессе в лечении и о снижающихся дозах морфия, с которыми Лу училась жить[101]. Временами он давал Джонсу советы относительно личной жизни. Узнав об очередном романе, в котором запутался его молодой друг, Фрейд умолял его: «В порядке личного одолжения, не делайте женитьбу следующим шагом в вашей жизни – это вопрос тщательного выбора и размышлений». Чуть позже, надев тогу красноречивого римского патриота Катона Старшего, который напоминал сенату о жестоком враге, Карфагене, Фрейд принял более строгий тон: «Cet. censeo[102]. Будьте осторожны с женщинами и не испортите дело на этот раз». Фрейд отрицал какой-либо «особый мотив» своего вмешательства. Он просто высказывал свои мысли. Джонс был очень доволен. Такие личные послания вносили ноту дружбы в их общую преданность делу психоанализа. Впоследствии, по случаю пятидесятилетия Джонса, Фрейд с характерным сплавом искренности и лести писал: «Я всегда приравнивал вас к самым близким родственникам», а нежность к нему впервые проявилась в тот день, когда мэтр провожал молодого коллегу на железнодорожный вокзал в Вустере. Несмотря на разногласия, которые у них были в прошлом и могли еще оставаться, прибавил Фрейд, это всего лишь семейные споры, не более того.

В отличие от Джонса на Шандора Ференци, самого ранимого и тонко чувствующего из первых психоаналитиков, у Фрейда уходило гораздо больше душевных сил. Если Джонс время от времени сердил мэтра, то Ференци мог заставить его страдать. Дело в том, что Ференци, как не без зависти отметил Джонс, стал самым «старшим» из узкого круга доверенных лиц мэтра из числа профессионалов и был ближе всех Фрейду. Родившийся в 1873 году в Будапеште в семье книготорговца и издателя, он всю жизнь сражался с ненасытной потребностью в любви. В семье было 11 детей, отец умер молодым, мать была вечно занята магазином и многочисленным потомством, и Ференци с самого начала чувствовал себя обделенным душевным теплом. «Ребенком, – писала в своем дневнике Лу Андреас-Саломе, которая впоследствии сблизилась с Шандором, – он страдал от недостаточной оценки его достижений». Во взрослой жизни эта потребность превратилась в никогда не заживающую рану.

Ференци изучал медицину в Вене в начале 90-х годов XIX века, а затем вернулся в родной город и открыл практику как психиатр. Первое знакомство с идеями психоанализа не произвело на него впечатления. Быстро пролистав «Толкование сновидений», он отверг книгу как туманную и ненаучную. Но затем Ференци узнал о выполненных Юнгом и его коллегами экспериментах по психоаналитической словесной ассоциации и стал сторонником Фрейда – если можно так выразиться, вошел через черный ход. Персонал психиатрической больницы Бургхельцли предлагал испытуемым группу слов, а затем точно измерял время появления первой ассоциации. Ференци, как по прошествии многих лет вспоминал его ученик и друг, венгерский психоаналитик Майкл Балинт, «купил секундомер, и уже никто не мог от него отделаться. Все, кого он встречал в будапештских кафе, – писатели, поэты, художники, гардеробщица, официанты и т. д. – становились объектами ассоциативного эксперимента». Это увлечение, как предполагает Балинт, имело одно достоинство – оно побудило Ференци внимательно изучить литературу по психоанализу. Штудирование книги Фрейда о сновидениях убедило Ференци, и в январе 1908 года он отправил ее автору письмо с просьбой о встрече. Фрейд пригласил его в квартиру на Берггассе, 19, в воскресенье после обеда.