Добро пожаловать на Марс! - Ричард Уилсон

совсем. Теплые весенние ночи тоже миф, даже в разгаре лета человек замерз бы там до смерти на закате. Так что Марс, описанный такими авторами, как Эдгар Райс Берроуз и Рэй Бредбери, просто не существует.

И все равно Марс — романтичная планета, преисполненная тайн, куда более интересных, чем все, что напридумывали о нем беллетристы. Мы можем быть уверены, что пустыни Марса совершенно не похожи на пустыни Земли, они полны парадоксов и странностей, необъяснимых следов, изобилуют решениями проблем, подобных которым вообще нет на Земле. Совершенно очевидно, что это вторая и последняя планета в Солнечной системе, где отважный человек может выжить, если не будет сдаваться.

Такой полуреальный Марс нравится мне гораздо больше, чем заезженное описание аравийской пустыни, которое почему-то называется Марсом и встречается во многих романах. Было бы честнее описать новый мир, сконструировать который нам помогут те немногие факты, известные уже сейчас, создать новый театр для человеческих подвигов. Если то, что мы обнаружим на Марсе, когда туда полетит первая экспедиция, будет похоже на старые, затасканные декорации, уже неоднократно использованные, то я, как и все мы, буду весьма разочарован.

Но я в это не верю. Фактический, настоящий, реальный Марс, удивит меня гораздо сильнее, чем выдуманный Марс Дольфа Хэртеля, о котором вы прочтете в этой книге. Однако, я вместе с ним попытался преодолеть сорок восемь миллионов миль, лежащих между нами и этим тихим, древним, тускло-красным миром. И то, что мы увидели, было красиво.

Надеюсь, что вы подумаете также.

ДЖЕЙМС БЛИШ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. НА БЕРЕГУ

1. Домик на дереве

Дольф Хэртель — даже когда ему было всего лишь восемнадцать, никто не рисковал называть его Адольфом, кроме приемного отца, — бросил последний взгляд на иглу-указатель посреди стола. Затем припал к отверстию, вырезанному в упаковочном ящике, и впервые увидел Марс вблизи.

Обзор был не очень хорошим. С одной стороны линзы были двойными. Он купил их, предполагая первоначально построить телескоп, потому что стенки ящика тоже были двойными, и ему понадобились два стекла для иллюминатора. В результате изображение походило на то, какое можно получить, если смотреть на Марс вниз через короткий туннель диаметров в шесть дюймов, с толстым дюймовым, немного поцарапанным стеклом на каждом его конце.

Кроме того, яркий свет слепил. Уже на высоте сотни миль над поверхностью планеты Дольф был, фактически, вне марсианской атмосферы, и находившиеся между ярким синим свечением края атмосферы и лимонным, с красноватым оттенком, отблеском полуденной пустыни, все детали казались размытыми.

Однако, по мере того, как Дольф медленно опускался к пустыне на юг от области названной Залив Шеба, правильного треугольника, образованного четкими сине-зелеными линиями, острым углом указывающего через пустыню на «оазис» с причудливым названием Аравия, то он постепенно все лучше и лучше различал подробности. И он глядел во все глаза, едва осмеливаясь дышать. Эти темные, совершенно прямые линии являлись главной тайной Марса, издавна называемой «каналами», хотя ничто не могло быть более бесспорным, что никакие это не каналы в земном смысле этого слова. Может, это линии вулканических разломов? Следы животных? Нечто, созданное разумной жизнью миллионы лет назад? Или просто иллюзия, создаваемая глазом из крошечных точек — каких-нибудь неровностей местности, видимых на расстоянии пятидесяти миллионов миль пустоты?

Но каналы не исчезали. Напротив, они становились отчетливее с каждой минутой. Отсюда — Дольф был теперь уже так близок, что мог думать о высоте, а не о расстоянии, — он мог различить детали величиной меньше пятидесяти километров, а не такие громадные, как Сицилия или даже Лонг-Айленд, что являлось пределом для аресографов Земли. Но все равно каналы не распадались на беспорядочные точки, как надлежало оптическому обману. Наоборот, они становились все яснее, а края их более резкими.

Нет, марсианские каналы были настоящими, и не пройдет и часа, как Дольф Хэртель станет первым человеком в истории, который увидит, что это такое на самом деле…

За стенами домика на дереве весенний ветерок прошелестел листвой в ночной тиши Айовы. Дольф Хэртель притронулся оголенным концом медного провода к клемме батареи и смотрел, как игла, установленная в центре платы, начала поворачиваться, медленно и неуверенно. Игла обращала внимание на ветерок снаружи не больше, чем на любые другие силы массивной, вращающейся Земли. Плата для иглы являлась всей Вселенной.

Так, в возрасте семнадцати лет, Дольф Хэртель открыл антигравитацию.

Дольф сразу же понял фантастическую важность своего открытия, но оно не казалось ему столь маловероятным, как показалось бы его приемному отцу или, к примеру, физику-теоретику, всю жизнь изучавшему таинственную метрическую структуру пространства-времени, которая невидимой властной сетью ограничивала маршруты как гигантских спиральных туманностей, так и падающих на Землю камешков. На самом деле, открытие уже казалось ему неизбежным, по крайней мере, в свете оценки прошедших событий.

По крайней мере, больше полудюжины случайных событий словно сговорились подвести его к этому открытию — также и для того, чтобы уж точно знать, что когда Дольф случайно наткнется на него, то сумеет опознать, что он видит, будет совершенно подготовлен к восприятию своего открытия, ибо чтение из истории науки убедило его в правоте первого закона Пастера: «Случай дается лишь подготовленному уму».

Подготовка относилась, в первую очередь, к его естественной склонности к математике — таланту, безусловно имеющемуся в каждом ребенке, пока его не подавляла и не портила школа, а во вторую, конечно, была унаследована от матери, правительственного ученого-бактериолога в Центре Ксенобиологии НАСА, находящемся в государственном Университете Айовы. (Вряд ли он что-либо взял от приемного отца, голова которого, по нежному описанию миссис Хэртель, годилась лишь для деловой арифметики).

Так же стоит учесть факт, что у него была склонность к уединению, к одиноким походам и рыбалкам, а не к таким командным видам спорта, как бейсбол. Эта склонность, возможно, была следствием его изолированности в детстве. Его приемный отец проводил большую часть времени «в пути», с равной вероятностью направляясь в Манитобу или Пенджаб, как и в любой из американских «хлебных» штатов. Мать же, как правительственный работник космических исследований, появлялась дома лишь изредка, если появлялась вообще. И хотя загородный дом на низких, пологих зеленых холмах Айовы был просторен, а сельская местность приятна, Дольф в своих мыслях никогда не считал его «домом». Дома у него никогда не было, и он не чувствовал себя из-за этого ущербным, как никогда ни с кем не дружил и не входил ни в какие компании сверстников, что могло бы отвлечь его от собственных размышлений и чтения, чем