Остаточные явления - Дмитрий Беловолов

– Здравствуй, родная! Это твой дождь? – Она засмеялась. Потом что —то стала говорить, но из-за ливня, гремевшего по жестяной крыши гаража, я едва мог что-то расслышать. Ударил гром – связь оборвалась и только растущие лужи волшебными пузырьками закипали перед глазами.

Утро следующего дня я встретил безрадостно, с ощущением вселенской потери. Это могло означать только одно – Алина уехала. Она предупреждала меня, что скоро уедет, но не сказала когда. Проходя мимо её дома и не обнаружив какой-либо жизни, я точно утвердился в своих опасениях. Она уехала без слов и слезных прощаний. Я снова остался один на весь мир и город этот мне стал отчего-то ненавистен. К тому моменту, когда я подходил к пляжу, созрела осторожная плотная мысль. Нужно плыть. Вспомнил совет отца о пластиковой бутылке, что «с ней не утонешь». Тут же нашел бутылку, запихнул в неё паспорт и нырнул. Вода приняла как-то холодно. Плыл медленно – притягивал и отпускал игривым брасом, сосредоточенно уткнувшись в горизонт. Солнце подгоняло сзади и я запряженный им, таял с каждым преодоленным метром, отказываясь и забирая все пережитое и не дожитое на этой земле, врывался в даль. Упирался я не долго. Проплыв метров триста почувствовал холод во всем своем упрямом теле. Все – таки море было велико даже для моих мыслей о его покорении. Холодом было охвачено не только тело, но и ум оторванный от земли. Не привычное для него состояние, но это же такая удача для подобного дела, сродни написанию картины. К открытому космосу нужно привыкать. Я развернулся.

Вышел из воды в потерянном состоянии. Как – будто провинился перед кем-то очень большим. И его давно уже нет. Ушел, плюнул и ушел, а я остался с этим плевком на все свою соленую физиономию наедине с туземцами этого города. Мне оставалась только работа в утешение, хотя рабочее настроение было подорвано. Коллеги как-то подозрительно на меня засматривались. Еще бы, я был в великом загрузе. Провалил дело и не с кем поделиться. Так получилось, что я выплыл на чужой берег и сам для себя стал далеким и чужим. И даже солнце грело по-особому.

На обед я пошел домой. Зайдя на кухню обнаружил там своих соседок: мать и её десятилетнюю дочь. Я испросил у них кухонный нож и взялся за дело. Порезал салат, сварил пару яиц и сосисок. Сел за стол.

– Вы откуда? – аккуратно спросила женщина.

– Я из Питера – произнес я, на что девочка закатилась истерическим смехом. Должно быть, что-то в моем виде или мой голос приводил её в восторг. Мать одернула дочь и продолжала:

– Так там же до границы не далеко. Ближе, чем здесь.

Я на мгновение замер от такого открытия и произнес в ответ:

– Конечно ближе – Похоже, мы с ней думали об одном и том же. Женщина засуетилась и произнесла, поднимаясь со скамьи:

– Ладно, кушайте, не будем вам мешать. Пошли, Света.

Я чувствовал себя, как рассекреченный разведчик, которого наконец-то вывели на чистую воду. После стольких лет подрывной работы у станка, в каменоломнях, меня идентифицировала, какая- то домохозяйка, любительница женских детективных романов. В горле застряли яйца.

На следующий день я пошел искать себе новое жилище. И я его нашел. Оно врастало в зеленую гору. Хозяйкой была пышногрудая Наташа, в зелененьком халатике. Улыбалась мне скромненько, приглашая в свои зеленые кущи. Она отворила дверь и я попал в маленькую голубую комнатку, от стен которой веяло холодком, а по углам разгуливали стаи прозрачных мокриц.

– Беру – сказал я.

– Есть еще одна. Посмотрите?

– Нет, беру эту- Меня привлекало соседство с мокрицами. Хоть какая-то живность перед глазами. И я заселился в этот же день.

Открыл глаза, пробежался по стенам и наткнулся на миролюбивую стаю мокриц. Их нордическое безразличие ко всему соседствующему действовало на меня успокаивающе, как холодный чай с мятой, задавая тон вдохновенному утру. Я вышел из своего склепа во двор. Солнце силилось. Было семь. Тишина. Кусты малины, сторожившие эту тишину, стояли изгородью вокруг участка, зазывая в свой малиновый рай, но я не отзывался. Если зайти в неё можно и не выйти. Потом скажут еще, «какой у нас прожорливый жилец оказался». Выйдут на утренний моцион, а я тут, в кустах, весь малиновый, за обе щеки, завтракаю. Я только сполоснулся в рукомойнике, стоящем в кустах. Освежил в памяти вчерашний день неудачного заплыва, посмотрел в маленькое зеркальце, поправил редеющую шевелюру. В этом зеркале было место только для двоих и я мысленно видел ее отражение, выглядывающее из-за моего плеча. Так она улыбалась мне своей еще не проснувшейся улыбкой вот уже лет десять и девять из них в холостую: я смотрел в зеркало, и не находя её рядом, думал о своей лоховской доле без неё. Прошла вот уже неделя, как я слышал её смех в последний раз, и я завишу от этого смеха, как от жизненно важного наркотика, день за днем требуя его дозы. Её дозы не хватает мне, и я не знал, что придумать, как уйти от пламенеющей боли своей. Только в море. Но и море играло со мной, как и все вокруг, превращая каждый Божий день в прогулку на чертовом колесе. Поэтому не нужно ни чего придумывать. Все придумали за меня. Разноцветные кабинки на каждый день, только видишь из них одни и те же картинки, один и тот же вид сверху.

По пути на работу я вспомнил о той недописанной мной картине. Я был слаб для неё. Она раздвигала ноги, пыталась мне что-то показать, а я зассал. Испугался своего мира, предчувствуя его ложную оболочку, которая могла обратиться в войну с губительными последствиями для моего психического здоровья. Язык живописи материален. Что там я мучаюсь в догадках? Может, если бы я дописал её, весь ужас тогда и закончился для меня или бы начался новый, более интересный. Я поселился бы в своем лабиринте основательно или нашел из него выход с тяжелой дубовой дверью. Я открыл её, и выход оказался входом будущего ресторана в немецком стиле, над интерьером которого я работал последние две недели. Здесь кипела иная жизнь: смесь пыли, пота и лакокрасочных испарений, сдобренная и взрыхленная живым русским матом. Мужики уже работали, а я слонялся между делом и вопросом, куда еще приложить руки? Все вроде бы сделано.

Я зашел на рецепцию, примыкавшей к ресторану гостиницы. Там хозяйничала длинноногая Наталья. Очаровательная брюнетка с похмельной тревогой на лице и сороквторым размером ноги. Она напоминала мне мою норильскую подругу, тоже Наташу с такими же роскошными ногами, только та работала моделью в меховом салоне на Невском, а эта раздавала ключи, в отеле, у Черного моря. И та и другая были для меня не достижимой роскошью. Ростом не вышел.

– Две недели тут околачиваюсь под вашим носом и до сих пор не знаю, как вас зовут девушка – слукавил я.

– Наташа.

– Я догадывался. А меня Дима.

– Ты откуда такой, Дима- спросила она насмешливо.

– С Питера я.

– Да, заметно. Там все немного того.

– Да, болота.

– Чего, чего

– Да говорю, город на болоте построен, вот и чахнем все дружно.

– Кофе будешь?

– Не откажусь.

– Я тоже там жила какое- то время.

– Да! – протянул я

– Да! – вытянула Наталья.– Уехала.

– Что так?

– Надоело.

– Сбежала значит.

– Ха, ха, ха. Печеньки будешь?

– Буду- отозвался я, немедля на угощение, уже привыкший, что меня каждая встречная женщина хочет подкормить, вероятно, видя во мне редкий вымирающий вид. И я, чтобы выжить, ловлю любую возможность ухватить кусочек чего- нибудь вкусненького из женских рук. Вот только женским телом я незаслуженно обделен. Только – печеньки. Наташа нервозно копошилась за рецепцией, вероятно, вспоминала прошедшую ночь. Кому-то незаслуженно дала или хотела похмелиться – почесывала кончик носа своими длинными и острыми коготками. Красивая женщина сомневалась.

– Тебе долго еще здесь?

– Все только начинается, Наташа. Хочу спросить: нет ли у тебя на примете, какой-нибудь работёнки не пыльной и рядом с морем, чтобы никто не доставал.

– Такая работа большая редкость.

– Да, мечта интроверта. – Сам не знаю, зачем я спросил её о работе. Нужна ли она мне, эта работа? Так, поддержать утихающий разговор. Ведь она уже подкормила, может перепадет что- нибудь ещё, женщина все таки украшает иногда мужчину.

Я допил кофе и глядя ей в глаза произнес:

– Теперь я знаю, как вас зовут, Наташа. Спасибо за печеньки. Не дали умереть ранним утром.

Она засмеялась и это все что мне нужно было от неё- забрать её заразительный смех туда, где пока не смеются.

На пороге в ресторан столкнулся с одним из маляров.

– О, – не ожидая меня увидеть, воскликнул он – я думал, ты уже закончил.

– Не со всем. Есть еще работа для енота. Тут еще швы нужно пройти, а потом чистка предстоит. Самое ужасное.

– А насколько договорился, если не секрет.