Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории - Коллектив авторов

политическом действии. Конвенции, с которыми осуществляется манипуляция, переописывают политическое действие и по-новому его характеризуют. Поэтому второй шаг состоит в том, чтобы сравнить, как значимое политическое действие передается идеологическими конвенциями и как оно переиначивается с помощью манипуляции этими конвенциями в данном тексте. Новая характеристика будет ключом к политической позиции текста.

Позвольте мне предложить еще один пример, чтобы пояснить первый и второй шаги. Итак, во-первых, Бартоло, теоретик-юрист начала XIV века, хорошо известен в истории права и политики тем, что поставил под вопрос главную конвенцию школы римского права глоссаторов, согласно которой факты всегда необходимо приводить в соответствие с правом, поскольку право – римское право – являет собой неизменный стандарт. В 1320‐х годах Бартоло перевернул эту конвенцию и стал утверждать, что, когда право и факты вступают в конфликт, необходимо изменить право, дабы оно соответствовало новым фактам, – тем самым заложив методологическое основание для постглоссаторного изучения права. Во-вторых, фактами, о которых идет речь, де-факто оказывается независимость коммун Северной Италии от Священной Римской империи, а правом – римское право, основываясь на котором можно было утверждать, что нынешний император простирает свою власть (imperium) над Северной Италией. Таким образом, переиначивая глоссаторную конвенцию, Бартоло делегитимирует имперские претензии и обосновывает войны коммун за де-юре независимость от императора, в то время как аргументы его оппонентов служат тому, чтобы легитимировать имперские претензии. Бартоло, как заключает Скиннер, «определенно намеревался реинтерпретировать римский гражданский кодекс таким образом, чтобы коммуны Ломбардии и Тосканы могли защищать свою свободу, как с помощью риторики, так и с помощью права» [Skinner 1978, 1: 9; Скиннер 2018, 1: 32]. Подобно тому как, не поместив тексты Бартоло в лингвистический контекст юридических сочинений XIII и начала XIV века, невозможно представить, что он делает идеологически, точно так же невозможно понять и то, что он делает политически, не поместив этот идеологический жест в практический контекст войн, которые коммуны вели против империи за свою независимость.

Применительно ко второму шагу возникает то же самое разграничение, что и в случае шага первого. Из того, что текст внутри своего практического контекста отстаивает политическую позицию, необязательно следует, что именно это и делал автор, когда его писал. Данный вывод требуется подкрепить рядом разнообразных исторических свидетельств. «Государь» служит легитимации порочного правителя, но из этого необязательно следует, что такова была политическая позиция Макиавелли при создании трактата. Поэтому я считаю нужным провести разграничение между политической позицией, которой текст служит в своем политическом контексте, и политической позицией автора при его написании. Скиннер всегда разводит эти позиции.

Третий шаг

Введя понятие состоящей из конвенций идеологии как инструмента для реконструкции смысла представляющего ее текста, Скиннер обратил внимание на изучение самих идеологий. С пыльных полок теперь извлекаются второстепенные тексты эпохи, которые исследуются, чтобы определить содержательные и нормативные конвенции правящих идеологий и их взаимосвязи, а затем использовать их в качестве критериев, позволяющих судить о конвенциональных и неконвенциональных аспектах и тем самым – об идеологических смещениях в наиболее влиятельных текстах. Таким образом, рассматривая первый и второй шаги из перспективы интерсубъективной идеологии, можно точно установить ту самую точку в истории, где предпринимается и, возможно, осуществляется изменение (или укрепление) идеологии, и ответить на вопрос, почему, в политическом плане, возникает такая попытка.

Монография «Основания современной политической мысли» представляет собой не только карту великих политических идеологий Европы раннего Нового времени, но еще и пособие, в котором локализованы, а также идеологически и политически истолкованы постепенные манипуляции с этими идеологиями и их радикальные трансформации. Этот третий шаг – практика совершенно противоположная установкам тех, кто, следуя Гегелю, считает классические тексты выражением сознания или идей эпохи. Обзор Скиннера постоянно демонстрирует, что великие тексты почти всегда являются худшим учебником конвенциональной мудрости: они часто оказываются классическими именно потому, что оспаривают общие места своего времени. В любом случае установить истину можно, лишь занимаясь терпеливым сопоставлением второстепенных и часто забытых языковых фактов, окружающих классику.

Четвертый шаг

Подобно тому как второй шаг проясняет определенное отношение между политической мыслью и политическим действием в случае отдельного текста, четвертый шаг вводится, чтобы проделать ту же операцию в случае идеологии. В основании здесь находится утверждение, согласно которому всякий политический словарь будет содержать ряд понятий, являющихся интерсубъективно нормативными: слова, которые не только описывают, но, описывая, одновременно и оценивают. Данное оценочное измерение называется присущим слову потенциалом речевого акта и может быть позитивным или негативным, позволяя хвалить и запрещать, одобрять и осуждать [Skinner 1974a; 1980a]. Эти слова являются «интерсубъективными» в том смысле, что не только критерии для их применения (смысла) и их референция, но и их оценочные значения являются устойчивыми в их стандартном использовании, а не чем-то, придаваемым им индивидуальным пользователем. Класс таких описательных / оценочных слов в словаре общественных самохарактеристик или идеологий чрезвычайно широк – это показывает даже поверхностная рефлексия о том, какую роль в наших либерально-технократических обществах играют слова «демократия», «объективный», «эффективный», «рациональный», «толерантный» или «диктатура», «субъективный», «неэффективный», «иррациональный», «догматический». Из этого следует, что политический словарь в стандартном употреблении описывает и оценивает политическое действие или, по словам Скиннера, «помогает конституировать характер <…> практик» [Skinner 1980a: 576]. Под «конституированием характера» он понимает одновременно описание и нормативную оценку, которые «характеризуют» практику. А это как раз равнозначно выводу, что одна из ролей политических идеологий заключается в том, чтобы «помогать легитимировать социальное действие», или что одно из отношений между идеологией и действием – это отношение легитимации [Skinner 1980a: 576].

«Главным образом за счет манипулирования этим набором слов, – говорит Скиннер, прибегая к грамшистскому тезису, – любому обществу удается учреждать и изменять моральную идентичность» [Skinner 1974a: 294]. Использование таких слов конвенциональным образом служит легитимации обычных практик. Однако манипулирование конвенциями преобладающей идеологии подразумевает изменение конвенций, управляющих смыслом, референцией или потенциалом речевого акта некоторых из нормативных слов. Если рассматривать политические теории из номиналистской перспективы Скиннера, то их можно анализировать как оправдание изменения или укрепления конвенций, управляющих использованием слов. Изменение смысла, референции или оценочной силы слов идеологии будет, таким образом, служить созданию новой характеристики или переоценке политической ситуации, которую она репрезентирует, легитимации нового спектра деятельности или убеждений, делегитимации или укреплению status quo и т. д. Политические теории связаны с современными им кризисами легитимации, которые вызываются изменяющимися политическими отношениями, и это является не следствием выбора или интенции теоретиков, но того, что язык, которым они написаны, «характеризует» политические отношения. Поэтому из‐за того, что идеологические конвенции присоединяются к политическим отношениям, разумно анализировать политические теории как вклад в идеологические споры и как оружие оправдания или ниспровержения позиций в стратегиях локальных сил – независимо от того, имеет ли такое намерение автор и