Кембриджская школа. Теория и практика интеллектуальной истории - Коллектив авторов

Первый, который я назову историей настоящего, чтобы подчеркнуть его сходство с генеалогией Фуко, представляет собой разъяснение слов Скиннера, что его подход дает «подлинно исторический» взгляд на политическую мысль и политическое действие, к которым применяется [Skinner 1978, 1: xi; Скиннер 2018, 1: 11]. Это утверждение включает в себя два элемента, первым из которых, как было отчасти признано в обзорах исследований Скиннера, является рассмотрение автора, текста, идеологии и практики таким образом, о котором говорилось выше в разделе «Подход Скиннера». Второй же элемент, хотя он почти не был отмечен – и, возможно, осознан – многими комментаторами[209], имеет первостепенное значение.

Ключевым для этого второго измерения является само название: основания современной политической мысли. В политической мысли и политическом действии Средневековья, Ренессанса и Реформации Скиннер стремится обнаружить, каким образом в указанные периоды были созданы те разнородные конвенции, которые позже, «от Гроция до Маркса», стали основополагающими для современной политической мысли. Его в первую очередь интересуют не сами описываемые им основания политической мысли, являющиеся либо классическими, либо теологическими, а тот лексический репертуар, который возник в то время на определенных основаниях и стал фундаментальным для нас (современных людей), после того как в XVII, XVIII и XIX веках классические и теологические основания оказались отброшены.

О своей ориентации на настоящее Скиннер говорит в предисловии: «Я надеюсь обрисовать процесс, в ходе которого оформилось <…> понятие государства», – и добавляет, что эта задача устанавливает хронологические границы его исследования. Именно в этот период «понятие государства приобретает узнаваемые нововременные черты», и именно это, заявляет Скиннер, «я постараюсь показать» [Skinner 1978, 1: ix; Скиннер 2018, 1: 8][210]. Он отмечает, что отношения между элементами понятия не были четко очерчены, и заключает, что современная теория государства так и не была написана, но был создан словарь, ставший в конечном счете для нас основополагающим. К XVII веку в центре политического анализа оказалось понятие государства – «его природы, власти, права требовать повиновения». «Одна из главных целей этой книги, – повторяет Скиннер, – состояла в том, чтобы высказать предположение о том, как проходило это развитие» [Skinner 1978, 2: 349; Скиннер 2018, 2: 519[211]]. «Подлинно историческим», таким образом, оказывается одновременно изучение политической мысли и политического действия в прошлом и изучение «постепенного возникновения словаря современной политической мысли» [Skinner 1978, 1–2: текст на задней обложке издания в мягком переплете].

Скиннер всегда утверждал, что история политической теории руководствуется (как оно и полагается) суждениями и интересами практиков. В 1974 году он писал: «Решения о том, что изучать, должны быть нашими собственными решениями, к которым мы пришли, применяя наши собственные критерии того, что рационально и значимо» [Skinner 1974a: 281]. Я хочу теперь задаться вопросом: совместимо ли внешне анахроничное стремление Скиннера представить генеалогию возникновения современного политического словаря с его же целью дать учитывающее историческую специфику описание политической мысли и политического действия, из которых возник наш современный политический язык? Для ответа на этот вопрос я обращусь к тому, что он считает основополагающим словарем современной политической мысли.

Основаниями современной политической мысли, на которых до последнего времени были сконцентрированы исследования Скиннера, оказываются одна господствующая идеология и одна подчиненная ей контридеология[212]. (Подчиненная идеология, к которой я вернусь позже, – это республиканский гуманизм, лучше всего представленный «Рассуждениями» Макиавелли.) Господствующая идеология, которую я буду называть юридической, чтобы подчеркнуть сходство с Фуко, содержит определенный набор элементов [Foucault 1980a]. Государство репрезентируется в ней как независимая, территориальная монополия политической власти. Политическая власть – это право убивать, позволяющее навязать универсальное правление либо объективного права, либо субъективных прав, таких, как личные свободы, естественный закон, общее благо, традиция, воля большинства, модернизация или конституция. Политическая власть осуществляется либо напрямую неким сувереном (монархом, гражданами в целом, элитой), либо неким представителем (парламентом, штатами, советами), которому власть делегирована или же отчуждена в его пользу сувереном (народом – либо каждым индивидом по отдельности, либо коллективно). Кроме того, политическая власть осуществляется посредством закона над юридически недифференцированным населением и ограничена стандартом права. Если политическая власть делегирована, то когда она выходит за пределы права, власть возвращается обратно к суверенному народу, и народ ее осуществляет, свергая правительство и учреждая новое.

Главный вопрос, на который отвечают «Основания современной политической мысли», таков: как были созданы гетерогенные элементы, которые заключают в себе эту великую юридическую систему, доминирующую над консервативной, либеральной и марксистской социальной теорией от Бодена и Бьюкенена до Ролза и Хабермаса и вплетенную в современные политические и правовые институции и практики от абсолютной монархии до прямой демократии?[213] Хотя конечный вывод присутствует в заключении, полный ответ дается в ходе самого двухтомного исследования. Так происходит, во-первых, потому, что юридическая идеология состоит из компонентов всех описанных в книге идеологий. Типичной иллюстрацией этого тезиса является вариант правовой идеологии, говорящий о суверенитете народа и представленный в современной форме Марианой в «Королевстве и образовании короля» в 1590‐х годах. Как отмечает Скиннер, «иезуит Мариана, таким образом, протягивает руку протестанту Бьюкенену, формулируя теорию народного суверенитета, которая, будучи схоластической по происхождению и кальвинистской в своем дальнейшем развитии, существовала, по сути дела, независимо от того и другого вероисповедания…» [Skinner 1978, 2: 347; Скиннер 2018, 2: 516].

Во-вторых, как собираются вместе эти элементы, чтобы образовать современную юридическую идеологию? Ответ Скиннера заключается в том, что основания современной политической мысли – это непреднамеренный и по большей части неосознанный результат 400-летней работы политической мысли и политического действия. Каждая тактическая манипуляция конвенцией внутри локальных идеологических дебатов и каждое использование ее в качестве уловки в местных политических сражениях фактически добавляли очередной элемент в конструкцию юридической формы политической репрезентации[214]. Иллюстрацией этого утверждения может служить один из шагов, посредством которых входит в оборот и конвенционализируется суждение, что господство права, одновременно оправдывающего и ограничивающего отправление политической власти, является и должно быть светским [Skinner 1978, 2: 302–349] (см. также: [Skinner 1980b]).

Одной из групп, выдвигавших утверждение, что политическая власть имеет светские цели, были гугеноты, заявившие об этом в ходе французских религиозных войн конца XVI века. В отличие от кальвинистов в Шотландии, они составляли меньшинство французского общества, так что шанс на успех им давало только такое обоснование их сопротивления преследованиям со стороны католического правителя, которое апеллировало бы к некоторому сегменту самого католического большинства и, таким образом, расширяло бы их политическую базу. Действительно, классические гугенотские теории оправдывали сопротивление, говоря о злоупотреблении монархом своей властью в чисто светских, конституционных терминах, без апелляции к каким-либо религиозным обязанностям со стороны правителей или подданных, как обычно поступали протестанты, что могло бы лишить их поддержки католиков. Суть здесь в том, что, во-первых, эта формулировка