Доверие - Димитр Ганев

была хотя бы какая-нибудь обезьянка или кошка. Во время такого тяжелого полета заметил однажды на циферблате прибора муху, которая случайно осталась в герметичной кабине. Присутствие мухи до некоторой степени успокаивало. Поэтому считаю, что пилотирование одноместного истребителя коренным образом отличается от управления бомбардировщиком или пассажирским лайнером.

В случаях, когда я психически, по здоровью, или практически не был подготовлен к полету, отказывался даже входить в кабину. При невозможности отложить полет чувствовал себя неуверенно.

2

Рад долго не мог прийти в себя после смерти отца. И вот его постигла еще одна утрата — на этот раз во время учения погиб Михаил, самый близкий и дорогой товарищ. На командном пункте услышали только последние слова пилота: «Рад, позаботься о моих…» Самолет ткнулся носом в землю в начале полосы, взметнулось пламя…

После похорон друга Рад попросился в отпуск и уехал в деревню. Поднимался с зарей и вместе со Стиляном поливал кукурузу. Его поглощала оглушительная тишина рассвета, каждый звук эхом разносился по округе. Небо бледнело, травы одевались в серебряный наряд — выпадала роса. Солнце показывало свое око на востоке, вода в канале прибывала. Рад и Стилян подводили ее струйки к каждому растению.

— Брр, как из холодильника! — кричал Стилян и выходил на сухое место. — Иди сюда, немножко погреемся, — приглашал он своего приятеля.

Рад попытался перешагнуть булькающую лужу, но ноги увязли в размокшем черноземе, и он едва не свалился.

— Как смотрится земля сверху, о большой высоты, Рад? — вдруг спросил Стилян.

— Как дубленая. Подробности не замечаются. Тебя, например, с большой высоты не видно.

Стилян внимательно слушал интересный рассказ, но в это время появилась машина. Это был Ангелия Тонков — уже немолодой, но по-прежнему стройный, с кудрявой, совсем седой шевелюрой мужчина. Огляделся по сторонам, поднял брови, словно что-то вспоминая.

— Что за чудо теплая постель, а? — проговорил он.

Стилян, переминаясь с ноги на ногу, жевал травинку, а Рад только шумно вздохнул. Председатель не знал, что они киснут здесь с ночи.

Иногда Ангелия Тонков задавал такие вопросы, которые одновременно содержали, предупреждение: будь внимателен, когда будешь отвечать, чтобы потом не жалеть. Рад сделал шаг в его сторону, с его волосатых ног потекла вода.

— Если завидуешь, начальник, готовы поменяться ролями, — шутливо отозвался Рад.

— Ты что, добровольно? — просопел Тонков. — Это тебе не летать. Здесь у нас чем легче, тем лучше.

Он взглядом окинул кукурузное поле, шагнул вправо на полянку, которая, как полуостров, с трех сторон была охвачена водой.

— Рад, — обратился он к Пилоту, — можно тебя на несколько слов?

Рад выпрямился, затем нагнулся, чтобы поправить засученные выше колен брюки.

— Прошу выбирать слова, когда разговариваешь при посторонних, — пробормотал через плечо Ангелия, шагая к открытой машине.

— Кто посторонний — Стилян, что ли? Скорее я, — отозвался Рад.

Ангелия чмокнул губами и тяжело вздохнул.

— Если бы был жив твой отец, тебе следовало надрать уши, — заметил с доброжелательной грубостью Тонков. — Ты был еще ребенком, когда он ушел от людей, — добавил Ангелия.

Машина, покрытая толстым слоем пыли, загудела и покатила. Рад был уверен, что председатель следит за ним через зеркало заднего обзора.

— Заходи ко мне в любое время! — крикнул на ходу Ангелия и нажал на газ.

Стилян стоял, опершись на мотыгу, тер ногу об ногу и посмеивался.

— Знаешь, какая у него дочь! — сказал Стилян, шлепая босыми ногами по мокрой земле. — Будь я на твоем месте, я бы мыл ему ноги, но от нее не отступился.

Рад вставил в рот два пальца и громко свистнул. Над головой, в синей вышине, кружились ястребы, которые временами пикировали к земле и снова взмывали ввысь.

Он увеличил портрет отца до человеческого роста и любил постоять перед ним. Младен Лебеда, отец Рада, был выше сына. Антерия застегнута аккуратно на все пуговицы. Шаровары широкие, со складками впереди, а на коленях — круги из шнурков. Наверное, фотографировался на каком-нибудь сельском собрании или празднике.

— Вы — как братья, — прервала его размышления Сыба. Она была старая и больная. И если что и удерживало ее на этом свете, так это заботы о сыне. Лицо ее сморщилось, она готова была разрыдаться. — Боже, пошли нам счастье!

— Опять начинаешь? — насупился Рад, морщинка искривила его лицо. — Мне и так хоть вой, мама, лучше, чтобы ты не напоминала мне об этом.

Мать смахнула тыльной стороной руки слезы и ушла на кухню.

3

Она переминалась с ноги на ногу и посматривала на нижнюю улицу, то снимая с плеча, то снова надевая сумочку. Щеки и раковины ушей у нее были розовые, нежные, и ему очень хотелось потрогать и погладить их.

— Вы в отпуск? — спросила она, и в ее задумчивых глазах вспыхнули искорки любопытства.

— Отлетал свое, вот и предоставили отпуск, — ответил Рад и отошел: женщины ожидали у своих домов прибытия стада коров; пожилые люди смотрели на них со скамеек.

Они медленно шли, перебрасываясь репликами, и незаметно оказались за селом. Здесь, на месте непроходимого болота, выросла тополиная роща: деревья выкачали болотную воду. Со стороны лугов вдруг раздался выстрел, и Рад вздрогнул: долгоухий заяц наискосок несся к свекольному полю, спасая свою шкуру.

— Браво, — сказала Марина, горящими глазами следившая за дымком выстрела.

Рад, однако, не слышал ее — он шел не спеша, понурив голову и думая о чем-то другом.

— Ты потерял что-нибудь? — спросила она.

— Ищу одну тень, — ответил Рад.

— Тени в подземном царстве Аида, — сказала Марина.

— А люди — в земном, — вторил ей Рад.

— Чья тень так растревожила тебя? — поинтересовалась девушка.

— Ангелии Тонкова, — отрезал он.

— Как?! Моего отца?! — удивилась девушка.

Если ей сказать? Будет похоже на сплетню, которую он, как воспитанный человек, должен отбросить. Уже на другой день после прибытия он узнал кое-какие новости, которые еще больше встревожили и возмутили его.

Он вновь обдумывал недавно услышанный разговор.

— …Нет никакого порядка в нашем селе с незапамятных времен, — заговорила Нада.

За ней последовала худая голенастая Ружа:

— Двадцать лет надрываемся на ферме, на себе носим фураж, вручную доим коров, в буйволов превратились. И ни капельки благодарности, опять же — сколько тони молока надоили сверх плана! А что до наград, то они достались Софке и Маре.

Иван Байгына нарядился в этот день в трехцветную рубаху: белый воротник, синие рукава, а остальная часть — квадраты кофейного цвета. Он разбрасывал вилами зеленую массу люцерны с прицепа и, остановившись, сказал:

— Душечки-голубушки, чем вы хуже других, все при вас. Или у вас груди меньше, чем у тех фурий, а? — И Байгына заржал, словно застоявшийся жеребец. —