Гугеноты - Владимир Москалев

Так воспитывала эта мать своих детей, утверждая, что душа их должна быть грубой, а сердце черствым, дабы они в будущем не поддавались соблазну и не распускали нюни при виде животрепещущего человеческого тела.

Однако перечень заслуг господина Гонди на почве превращения ребенка в мудрого, добропорядочного и справедливого монарха был бы неполным, если не упомянуть все же, что при всем при этом Карл был страстным любителем псовой и соколиной охоты, прекрасно держался в седле, весьма метко стрелял, хорошо владел шпагой, ловко играл в кольца и мяч, умел держать себя в дамском обществе, никогда не отзывался дурно ни об одной из дам, какая бы репутация к ней ни прилипла, и не позволял в своем присутствии делать этого другим. Он прекрасно танцевал, был любезен и почтителен с любой из дам и не упускал случая поцеловать ручку той, мимо которой проходил, да еще сказать ей при этом какую-нибудь любезность. Кроме того, он хорошо знал латынь и Плутарха, а также обладал достаточными познаниями в истории, литературе, астрономии, математике и некоторых других науках. Так что господин Альбер мог считать себя в некотором роде реабилитированным в глазах потомков.

Тому же, но уже другими наставниками, обучались другие королевские дети.

Но если братья отличались жестокостью, бессердечием и человеконенавистничеством, то их сестренка, поверхностно усвоив все это, не остановилась на достигнутом и все чаще исчезала с фрейлинами, чтобы полюбоваться на обнаженные тела их любовников, вдоволь насладиться зрелищем совокупления человеческих тел и воочию увидеть пьяные оргии, которые устраивают полностью обнаженные придворные в ее присутствии. Иногда, желая поделиться своими открытиями, она звала своих братьев, и те из них, в ком мужская плоть уже заявляла о себе, с удовольствием принимали в этом участие. Остальные стояли и молча смотрели, набираясь опыта.

Что касается плоти самой Маргариты, то она властно заявила о себе уже в возрасте десяти лет. Уже тогда юная принцесса уединялась где-нибудь с молоденькими пажами, задирала юбки и просила, чтобы ее гладили и целовали между ног. Вскоре ей этого показалось мало, и она, одновременно распахивая грудь, предоставляла для любви набухшие соски. Узнав о выходках своей дочери, королева Екатерина приказала поить юную принцессу щавелевым соком, который в известной мере охлаждал чувства. Это подействовало на первое время, но вскоре любовная страсть принцессы Марго разгорелась с новой силой, и она, подчиняясь своим нездоровым природным инстинктам, бегала по Лувру в поисках любовников. Найдя их, отдавалась тут же, на месте, сразу двум или трем.

К пятнадцати годам Маргарита стала любовницей своих братьев. Один из них, Генрих, будущий король Франции, так сильно ревновал ее, что она написала в письме одной из своих подруг:

«Не поверишь, как мне его искренне жаль. Он ревнует ко всем без исключения, обвиняя меня, что я сплю с каждым, кому вздумается обладать мною; неужто ему до сих пор не льстит, что его конь, на которого он меня посадил, был моим первым?»

Однако не буду забегать вперед, ибо все это — тема другого рассказа. Нынче же сестричке Марго, как любовно называют ее братья, только тринадцать, и она, сидя у костра и широко расставив колени, смотрит не на пламя, лижущее хворост, и не на Бовуа, священнодействующего над яблоками; она смотрит на Генриха Наваррского и на Агриппу Д'Обинье, видя в каждом из них самца и соображая, кому первому отдаться. Быть может, двум сразу, ведь они друзья и всегда вместе?

О Д'Обинье говорить не буду, довольно уже отвлекся на Валуа. И без того все знают, что известный поэт и прозаик, автор «Мемуаров», поэм и «Всемирной истории». Добавим: ревностный гугенот, соратник Генриха IV. Ныне ему тринадцать лет.

Видя, что Агриппа уткнулся глазами в костер, а Генрих Наваррский, наоборот, не сводит любопытного взгляда с ее коленей, она лукаво спросила его:

— Нравятся?

— Что? — не понял юный принц.

— Ты ведь смотришь на мои ноги.

— Я вижу только коленки, покажи выше.

Маргарита с готовностью задрала юбку до пояса, предварительно оглядевшись, не подглядывает ли за ней мать.

— Ну как?

— Есть на что посмотреть, — с видом знатока воскликнул принц Наваррский.

— Мадемуазель, что вы делаете! — всплеснул руками Бовуа, вытаращив глаза на эту сцену. — Как вам не стыдно!

— Не ваше дело, — огрызнулась Маргарита и снова улыбнулась Генриху: — Ты видел ноги лучше моих?

— Да, — не моргнув глазом, ответил Наварра.

— У кого? — ревнивым голосом спросила юная обольстительница и нахмурилась.

— У Тальси.

— У Бьянки де Тальси? Хм! — Маргарита презрительно скривила губы и сделала вид, будто ей ужасно хочется расхохотаться. — Ты слышишь, Конде?

Генрих Конде тут же подошел к ним.

— Твой кузен утверждает, что у рыжей Бьянки ноги лучше, чем у меня. Что ты на это скажешь?

— Скажу, что ему виднее, раз он видел вас обеих голыми, — ответил сын полководца Людовика Конде, который уже успел научить будущего вождя протестантов тому, чем в совершенстве владел сам. — По мне, так хороши те, к которым можно прижаться.

Генрих Наваррский расхохотался:

— Вот это ответ! Что ты теперь скажешь, кузина Марго?

— Скажу, что этой ночью я начну с Конде и позволю ему сколько угодно касаться моих ног.

— А меня? — хитро подмигнул сын Антуана Бурбонского. — Меня ты подпустишь к себе?

— Ты будешь вторым, — заявила юная принцесса.

— Черт знает, чем вы тут занимаетесь, — внезапно влез в разговор Генрих Валуа, будущий король Франции, подходя к ним и усаживаясь на бревно рядом с сестрой, к которой всегда был неравнодушен.

Он недобро поглядел в сторону обоих принцев и повернулся к Маргарите:

— Бесстыжая, тебе следовало бы надрать задницу березовыми прутьями, которые горят в этом костре.

— Лучше надери ее тем, что висит у тебя между ног, — ответила Маргарита, с вызовом глядя на брата.

Генрих прикусил язычок, соображая, что ответить. Конде рассмеялся; Бурбон не сводил глаз с ног юной красавицы; Д'Обинье плюнул и отошел в сторону; Бовуа рыскал рядом в поисках топлива.

— Тебе мать давала сегодня пить сок? — наконец нашелся Генрих Анжуйский.

Марго фыркнула:

— Как может подействовать это дурацкое питье, когда вокруг столько мужчин? Целых три Генриха, не хватает только четвертого. Ах, кстати, вот и он. Эй, Гиз, иди сюда! Молодой человек, прогуливавшийся неподалеку с одной из фрейлин, услышав свое имя, обернулся. Маргарита поманила его рукой.

— Ну вот, теперь все в сборе, — объявила она. — Осталось узнать у господина Гиза о результатах его переговоров с мадемуазель Рош. Ведь вы с ней собираетесь спать в эту ночь, не правда ли, кузен?

Генрих Гиз, воспитание которого не отличалось такой фривольностью, как у королевских детей, покосившись на Генриха Наваррского и Конде, хмуро ответил:

— Во всяком случае, я не собираюсь обсуждать этот вопрос в присутствии своих недругов по партии.

Лица обоих протестантов нахмурились.

— Отчего же? — весело воскликнула Маргарита, не обращая на это внимания. — Кажется, они ничуть не хуже любых других. Что касается меня, то мне искренне наплевать на их убеждения по поводу веры, да и на ваши тоже.

— Бог простит вам ваши слова, сударыня, — ответил Гиз.

— Он уже простил. Мало того, он даже установил порядок очереди желающих потрогать мои коленки.

— Если вы только за этим меня позвали, сударыня, то я…

— То вы будете последним, четвертым, не так ли? Гиз вспыхнул:

— Как! Вы отдаете право первенства гугенотам?

— Хм, а почему бы и нет? Это для вас они гугеноты, кузен, а для женщин они всего лишь мужчины. Не правда ли, братец? — обратилась она к Генриху Анжуйскому.

Тот пробурчал что-то насчет того, что не согласен с сестрой и разделяет точку зрения Гиза.

— Да вы просто буки! — обиженно надула губки Маргарита. — Вам бы быть монахами, а не кавалерами. Ну а вы-то, Гиз, кого вы из себя корчите, ведь эта де Рош — протестантка, разве вам это не известно?

— Она уже католичка.

— Ах, вот как! И давно ли? С тех пор, как прыгнула к вам в постель?

Гиз покраснел. А Маргарита не унималась:

— Ну, ничего, мы ее живо сделаем опять гугеноткой, уложив в постель Конде или Генриха Наваррского. Ведь таким образом у нас принято сейчас менять веру?

Гиз сжал челюсти и скрипнул зубами:

— Возможно, это принято у гугенотов, но не у католиков.

— Полно, кузен, — произнес с улыбкой Генрих Наваррский, — неужто вы не решитесь переменить веру, ну, хотя бы для виду, если вас об этом попросит юная прелестница, ласкающая вас в постели под пологом темной ночи?

— А ты, кажется, способен на это, Наварра? — огрызнулся Гиз.