Гугеноты - Владимир Москалев

— Почему вы защищаете Колиньи?

— Не только защищаю, но и делаю вид, что люблю. Поступи я по-другому, и он бросил бы своих гугенотов на Париж, и я не ручаюсь за то, что нам с вами довелось бы уцелеть.

— Именно поэтому вы держите их вождей подле себя?

— Именно поэтому. Но настанет день, когда сын Франциска Гиза заменит убитого отца, и вот когда во главе армии католиков встанет Генрих Гиз, придет пора свести счеты с адмиралом.

— Ну, хорошо, допустим. А Конде? Что вы думаете предпринять против Конде?

Екатерина хитро усмехнулась:

— Колиньи — всего лишь козырь в моей игре; он понимает, что стоит мне начать процесс в связи с убийством Франциска Гиза, как его подвергнут допросу, а потом засадят в Бастилию.

— Значит, вы не отрицаете причастности Колиньи к убийству брата?

— Не отрицаю, но молчу и советую вам делать то же, если вы желаете сохранить свою голову на плечах и если хотите, чтобы мы с вами и дальше жили в мире и согласии. Не забывайте, что Пий IV мой родственник, а вы — всего-навсего его преданный слуга.

Кардинал сглотнул слюну и вытер краем простыни пот со лба.

— Колиньи благодарен мне за это, — продолжала Екатерина Медичи, — и вряд ли станет искать подлинного убийцу, когда начнет догадываться, что, или, вернее, кто явился причиной смерти принца Конде.

Кардинал молча слушал, совершенно подавленный и пораженный огромной силой ума этой женщины и широтой ее взгляда, охватывающего будущее так же легко, как и настоящее.

— А кстати, — спросил он, — как случилось, что Конде удалось выкарабкаться? Ведь говорят, он был опасно ранен на дуэли с Монморанси.

— Да, все было так, — ответила Екатерина, — и врач самого принца ничего уже сделать не мог. Я послала к нему Шаплена с тем, чтобы он подтвердил опасения Ле Лона и не вздумал, чего доброго, попытаться излечить Конде. (Она безбожно лгала кардиналу.) Мне нелегко было от него этого добиться, ведь медики, как известно, дают клятву Гиппократа. Однако рана оказалась настолько серьезной, что даже Шаплен, несмотря на все свое умение, вынужден был опустить руки.

— И, тем не менее, ему удалось выжить. Кто же помог ему?

— Некий Амбруаз Паре, лекарь, промышляющий врачеванием. Обязательно возьму его к себе.

— Не тот ли это врач, который брался вылечить вашего сына Франциска Второго?

— Он самый.

— Так что, надо думать, если бы его допустили к телу больного короля, тот был бы жив? Я хочу сказать, если бы ему позволили сделать вскрытие черепной коробки.

Екатерине не хотелось отвечать на этот вопрос, она хорошо помнила, какой вес имели Гизы при покойном короле, поэтому она уклончиво ответила:

— Неизвестно, случилось бы так или иначе, да и ни к чему теперь ворошить прошлое; его не вернешь.

Они замолчали, думая каждый о своем. Затем кардинал, все еще мучимый каким-то нерешенным для себя вопросом, снова вернулся к разговору:

— Каким же образом узнал мэтр Амбруаз о болезни принца? Насколько я понимаю, за ним не посылали?

— Конде помог наш с вами злой гений. Хотя, — королева остановилась, вздохнула, снова продолжила, — если вдуматься, то это гений добрый. Этот человек, ни с кем не советуясь, привел к больному принцу мэтра Паре, и тот поставил его на ноги.

— Вот как! Значит, этот лекарь сделал то, чего не смогли сделать придворные врачи? Хороши же ваши эскулапы.

— Не могли или не хотели, — возразила на это королева-мать.

— Но вы же сами сказали, что Шаплен при всем своем желании не смог помочь больному.

— Так, во всяком случае, он мне сказал. И я усматриваю в этом его верность своему профессиональному долгу, своей клятве.

— Но кто же этот человек, который так легко вмешивается в то, куда ему не следовало бы совать носа, и расстраивает планы правительства? Кому мы обязаны тем, что видим своего врага целым и невредимым?

— Не забывайте, ваше преосвященство, что он француз, а значит, не враг государству, в то время как корни вашей родословной, если за ней проследить, уходят за пределы Франции, в Германию и Италию.

— Ну, хорошо, хорошо, — согласился Карл Лотарингский, махнув рукой, — кажется, я неточно выразился, не стоит цепляться к словам. Итак, как же имя этого человека?

— Его зовут Лесдигьер.

Кардинал наморщил лоб:

— Постойте, я где-то уже слышал эту фамилию; она ассоциируется у меня с протестантским движением.

— Он гугенот.

— Вот как! Впрочем, чему удивляться, вряд ли католик стал бы так радеть о здоровье Конде.

— Он служит у Монморанси.

— А-а, этот политик не особенно щепетилен в вопросах веры, для него главное — человек и то, как он ему служит.

— Это тот самый дворянин, который два с лишним года назад восстал против всего Парижа и едва не был убит горожанами у Рыбного рынка.

— Его, значит, спасли?

— Да, две огромные собаки, при виде которых всю эту трусливую толпу лавочников будто ветром сдуло.

— А дальше?

— Его подобрала Диана де Франс, моя приемная дочь.

— И, поскольку она замужем за Франсуа Монморанси…

— Совершенно верно, этот человек служит теперь самому герцогу.

— Какие еще подвиги за ним числятся?

— Два года назад он помчался в Васси, чтобы предупредить гугенотов о готовящемся на них нападении Франциска де Гиза. Тот как раз проезжал мимо со своим войском.

— Так это он? — изумился кардинал. — Тот самый храбрый юноша? Брат рассказывал мне об этом эпизоде.

— Тогда же он содействовал побегу из Лувра мадам Жанны, которую я хотела держать при себе как заложницу. Совсем недавно он спас от смерти принца Конде, это вам теперь известно, ну а год назад… при осаде Орлеана…

— При осаде Орлеана?.. — повторил за ней кардинал с видимой заинтересованностью и застыл с открытым ртом, ожидая ответа и не сводя глаз с собеседницы.

Екатерина, как искусный дипломат, выдержала полуминутную паузу и в полной тишине проговорила:

— Я не поручусь за то, что этот самый Лесдигьер не принял участия, пусть даже косвенного, в убийстве вашего брата.

— Вы так думаете? У вас есть доказательства?

— Нет, и я не уверена. Единственным человеком, знавшим это, был Польтро де Мере. Мертвые, как известно, не говорят, но если бы вы, ваше преосвященство, глубоко вдумались в смысл содеянного, то наверняка поняли бы, кому было выгодно устранение Франциска Гиза.

— Колиньи? — сразу же выпалил кардинал. Екатерина горько усмехнулась:

— Я ведь сказала вам, что надо хорошо подумать.

— Вы все о том же дворянине?

— Думаю, он сыграл здесь не последнюю роль. Однако, если это вас так интересует, я могу дать вам подсказку.

— Речь идет о моем брате!

— Господин Лесдигьер, прежде всего слуга… у которого есть господин…

— Значит, вы полагаете…

— Я ничего не утверждаю. Я и так слишком много вам сказала. Хочу только предупредить вас об одном: этот Лесдигьер имеет весьма влиятельных знакомых, не говоря о том, что он прекрасно владеет шпагой. Ему благоволит Конде, с ним дружит Его Величество Карл IX, он пользуется огромным влиянием и уважением в доме Монморанси, и наконец… наконец у меня самой есть виды на этого человека. Поэтому предупреждаю вас, ваше преосвященство, бороться с ним вам будет нелегко, да и в конечном счете это ничего вам не даст, вина его ведь не доказана. Вы преследуете личную цель, я же помню услуги господина Лесдигьера, оказанные Франции, а это для меня важнее. Я королева, а вы только кардинал, и моя миссия, возложенная на мои плечи Господом, неизмеримо тяжелее вашей. Вы, как глава церкви, обязаны действовать со мной заодно и не предпринимать ничего, что было бы противно моим планам как личного характера, так и направленным на благо государства. Одним словом, забота об этом молодом человеке лежит на мне, и я не нуждаюсь в помощниках, пусть они будут даже в лице главы церкви. Во всяком случае, пока.

Кардинал покраснел как рак. Намек был достаточно ясен, а ему совсем не улыбалось ссориться сейчас с Екатериной Медичи. Он был рад, что она своей последней фразой как бы поставила точку в их разговоре, но, все же желая уточнить для себя все детали, спросил:

— Герцог, надо полагать, им доволен?

— Весьма.

— И давно в Париже сей молодой человек?

— Почти три года.

— Он богат, знатен?

— Напротив, он из обедневшего дворянского рода и приехал в Париж без единого ливра в кармане.

— Кто он сейчас?

— Поручик личной гвардии его светлости маршала Монморанси.

— Удачная и быстрая карьера, надо сказать. Это указывает на его рвение в служебных делах.

— Это доказывает, ваше преосвященство, что нам с вами еще не раз доведется услышать об этом человеке, и хорошо, если это окажется на пользу нам, а не во вред.