Гугеноты - Владимир Москалев

— Вам представится такая возможность, господин кардинал, будьте уверены, — откровенно зевнула королева-мать, — а пока поберегите свою кровь, не торопите события, ваше время еще не пришло. Помните о том, что сейчас у нас с протестантами мир.

— И долго он будет продолжаться?

— Столько, сколько нужно.

— Кому нужно?

— Мне. Вам. Всей Франции. Близ владений Жанны Д'Альбре мне предстоит встреча с испанским послом. Вот тогда я и смогу ответить на ваш вопрос, а пока…

— А пока?

— Нам надлежит ждать и помнить о том, что дело могут решить… — она помолчала секунду-другую, потом договорила: — Один или два удара кинжалом.

— Вы намекаете на…

— Вы правильно меня поняли, ваше преосвященство, но не уразумели до конца мою мысль. Удар ножом всегда остается ударом независимо от того, кто его нанес, и в этом деле, как правило, есть руководитель и есть исполнитель, и вот когда последнего поймают, то начнут искать первого, а это совсем нежелательно. Вы понимаете меня, надеюсь?

— И, если я правильно вас понимаю, то есть и другие способы, более безобидные и не требующие ни лишних человеческих жертв, ни ответственности за содеянное.

— Восхищаюсь вашей прозорливостью, господин кардинал, — ответила Екатерина. — Никто, кроме вас, не смог бы выразить свою мысль яснее.

— Тогда… чего же мы ждем? — растерянно спросил Карл Лотарингский, почувствовавший легкую тень иронии в ее словах.

— В данном случае мы ждем утра и доклада наших гофмейстеров о том, что все готово к сборам и надлежит отправляться в дорогу. Впрочем, утро, кажется, уже наступило.

Королева-мать ловко ускользнула от щекотливой темы и вновь вернулась к разговору, с которого и началось это утро.

Речь шла о большом путешествии по Франции, которое королева решила устроить с целью показать французскому народу короля Карла IX, его богатство и силу, а заодно и все свое семейство, которым она так гордилась и для которого предназначила главные роли в огромной интермедии, слухи о которой мгновенно полетят во все концы Европы. Она вознамерилась показать всем великолепие и благополучие королевского двора, что, в конечном счете, утихомирило бы умы и дало понять о незыблемости государственных устоев и крепости правительственного аппарат, вера в которые была подорвана недавно прогремевшей гражданской войной. В то же время надо дать увидеть своим детям воочию необозримые красоты государства, которым они будут править, глубь его лесов и ширь его полей. Да и развеяться надлежало ее детям, не все же время сидеть взаперти в мрачных стенах Лувра. Так думала мадам Екатерина, глядя на бледные и унылые лица своих отпрысков, на которые, и она сама это подозревала, смерть уже наложила свой неумолимый отпечаток.

Путешествие должно было охватить всю Францию от Парижа до Байонны и от Донфрона до Монпелье и было рассчитано на два года. Выезд должен был состояться сегодня в полдень, и королева не понимала, чего ради кардинал затеял этот разговор именно сейчас, если об этом можно было поговорить, к примеру, вчера.

Однако до самой сути Карл еще не дошел; она чувствовала это и ждала, когда же он заговорит о том, о чем думала утром, глядя в окно.

Ждать ей пришлось недолго.

— Вряд ли Пий IV будет доволен вашей политикой, мадам, если вы не пересмотрите своего отношения к гугенотам, — проговорил кардинал.

— Пий IV мой родственник, и я сумею с ним договориться. А что вы, собственно, имеете в виду?

— Да, но удастся ли вам оправдаться перед Филиппом Испанским?

— Оправдаться? — насмешливо вскинула брови Екатерина. — В чем же это?

— В том, что семейство Гизов теперь уже не в почете во Франции?

— Я не стану объясняться перед испанским королем в том, что семейство Гизов слишком алчно: протяни ему палец — и оно откусит всю ладонь.

— Вот как! И это говорите вы, рьяная поборница католической веры в стране, которой правите по воле папы!

— Я говорю то, что видят мои глаза и слышат мои уши. И потом, не такая уж я рьяная католичка, как вы меня тут расписываете, но я всегда боролась и буду бороться за мир и любовь среди моих подданных, в отличие от вас, ваше преосвященство.

— Уж не стали ли вы политиком, как Монморанси? И откуда у вас уверенность в том, что коннетабль не столь алчен, как Гизы, которых вы порочите в моих глазах и представителем которых я являюсь?

Королева устало улыбнулась. Она ждала момента, когда можно будет тактично дать понять кардиналу, что ему не стоит строить никаких иллюзий в отношении собственного семейства: все закончилось с падением Марии Стюарт. Ее ответ, вопреки ожиданиям, не внес спокойствия в душу Карла Лотарингского:

— Монморанси ратуют за единство и согласятся взять в свои руки королевский скипетр только в том случае, если его больше некому будет взять.

— Уверенность ваша распространяется так далеко, что вы разделяете их политические взгляды?

— Признаюсь, не понимаю, почему вас это так смущает, господин кардинал.

— Вы это сейчас поймете. Кого вы оставляете в Париже наместником?

Екатерина передернула плечами. Ответ ее прозвучал как само собой разумеющееся:

— Единственного здравомыслящего человека в государственном аппарате — коннетабля Франции, моего первого министра герцога Анна де Монморанси.

— Так я и думал, — замогильным голосом произнес кардинал.

— А вы что же, предполагали какую-нибудь другую кандидатуру?

— Признаться, — несколько смущенно проговорил Карл Лотарингский, — я подумал о своей персоне.

Королева внезапно расхохоталась:

— А как же поездка? Или вы уже передумали?

Внезапно смех резко оборвался. Екатерина удостоила кардинала уничтожающим взглядом и грубо произнесла:

— То, что вы делите ложе с королевой Франции, еще не дает вам права ни на королевский престол, ни на замещение должности короля в его отсутствие.

Кардинал понял, что ему не следовало говорить последней фразы, и оценил удар, которым его быстро поставили на место.

Екатерина, сразу же уловив обиду по выражению лица собеседника, лениво откинулась на подушки, томно потянулась, как кошка после сытного обеда, нежно погладила руку Карла, давая этим понять, что, несмотря на все вышесказанное, их отношения по-прежнему остаются неизменными (ей совсем не хотелось ссориться с Гизами, да еще накануне поездки), и, улыбаясь, нежным голосом произнесла:

— Вы лицо духовное, к тому же католик; чего доброго, устроите в Париже резню.

Кардинал чуть не поперхнулся:

— Я? Я устрою резню? А о Монморанси вы того же не думаете?

— О, этот не сделает подобной глупости, он политик и, надо признаться, думает о благе государства больше, чем вы, стремящийся все и вся подчинить церкви.

— Пусть так, но разве, кроме коннетабля, не найдется других достойных лиц для этой должности?

— Вы снова имеете в виду себя?

— На этот раз нет.

— Кого же? Верно, кого-нибудь из членов вашего семейства?

— Отнюдь. Я имел в виду совсем других людей.

— Например?

— Например, Генрих де Монморанси или герцог Неверский… наконец, герцог Омальский.

— Это все?

— Можно назвать и еще.

— Не стоит. Так вот, я вам отвечу. Генрих Монморанси — ограниченный и самовлюбленный болван, думающий только о собственной прихоти и похоти, к тому же он сейчас в Лангедоке; герцог Неверский — солдат и ровно ничего не смыслит в делах управления государством; ну а Клод Омальский сейчас далеко, вряд ли он в курсе дел, происходящих ныне здесь, у нас. Никому из этих людей, а также никому из тех, кого вы еще не назвали, нельзя доверить миссию, которую Господь повелел мне возложить на плечи господина де Монморанси. И потом, кардинал, вы упорно называете католиков, почему бы вам не включить в этот список и протестантов?

— Я не понимаю вас, государыня. Как вы допускаете возможность верховодить в Париже еретикам?

— Среди них есть особы гораздо умнее, чем вы о них думаете, а также принцы королевской крови.

— Кого вы имеете в виду?

— Скажем, Колиньи.

— Убийцу моего брата!

— Убийца казнен на Гревской площади.

— Но им руководил Колиньи!

— Это не доказано.

— Но ведь все говорят.

— Все говорят то, что угодно слышать тому, кто слушает.

— Однако Гиз, умирая, указал на Колиньи как на своего убийцу. Неужто вы не верите его сыну, который присутствовал при этом?

— У вашего брата не было никаких доказательств, и он сказал первое, что пришло ему в голову. Он назвал имя вождя той партии, к которой принадлежал убийца. Это же так естественно. Если бы на месте Франциска Гиза был Колиньи и при этом убийца был бы уже схвачен, то на вопрос, кто убийца, адмирал указал бы на вас, как на главу той партии, с которой он воюет. Или на вашего брата.