Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

уже о нашем сегодняшнем времени. Но без него – в ничто превращается вся духовная жизнь Раннего Чжоу, а с ней – и вся проповедь Конфуция о Жэнь и о Вэнь, как о духовных категориях.

И немного предвосхищая наше рассмотрение дальнейшего текста Лунь юй, необходимо как бы сориентировать читателя относительно характерных приемов проповеди Конфуция, – проповеди, которая направлена исключительно на достижение человеком состояния Вэнь. Если для евангельской проповеди Христа характерны притчи, которые скрывают смысл сказанного от духовно незрелых (и до тех пор, пока человек сам не поймет смысл той или иной притчи, – он остается таким «духовно незрелым»), то такими «притчами» у Конфуция являются его «нелепые» для понимания высказывания, сознательно основанные на использовании иероглифов, звучание которых подобно (омонимы). Мы не можем утверждать, что и рассмотренный нами пример идет не от самого Конфуция. Он что-то «говорил» своим ученикам (но не записывал!), а дальше – не уточнял значения того или иного спорного омонима. И уже то, что впоследствии было зафиксировано учениками, – он тем более не корректировал.

Вторым способом передачи смысла высказывания для Конфуция является прямое обращение к рисунку того или иного иероглифа (опять-таки, в качестве примера здесь наиболее показательно обращение к иероглифу Жэнь). Но сегодня разгадать такой скрытый графический смысл того или иного иероглифа гораздо сложнее, т. к. рисунки многих иероглифов претерпели принципиальные изменения и превратились в обычные «буковки» в европейском понимании этого слова. Главным требованием к письменности «после Конфуция» стал критерий четкого зрительного отличия рисунков иероглифов, а не их графическое соответствие описываемой реальности.

И, наконец, одним из главных ключей к пониманию сказанного, является «исправление имен», т. е. понимание иероглифа в его первоначальном смысле, – том, который он имел во время династий Инь-Раннее Чжоу (например, знак шан-«верх», который входит в иероглиф Жэнь).

Конфуций воспринимал иероглифическую запись как «видеосъемку» или как некий «киносеанс», где рисунки иероглифов, как кадры фильма в детском проекторе, следуют друг за другом непрерывной чередой, сверху – вниз. Для древнего человека, у которого не было ни фотоаппарата, ни фотокамеры, ни даже возможности или способа создавать многочисленные художественные картины или рисунки, отражающие окружающую действительность, иероглифическая запись представлялась каким-то чудом, – сродни нашему «цветному телевизору», когда он впервые появился в общественной жизни. И именно отсюда тянется нить к исключительному вниманию и любви китайцев к каллиграфии – к художественному изображению рисунков-иероглифов. Для самого Конфуция это была подлинная реальность, ожившая на бамбуковых планках (или на бронзе, на шелковом свитке). И это всегда была правда, открывающая дверь в мир духов.

Суждение 1.7

1.7. Цзы-ся сказал (юэ): «[Если] очень мудрый (сянь сянь, т.ж. «особо добродетельный») [человек] *держит в должном порядке (и, т.ж. «*быть в должном порядке») выражение своего лица (сэ); [если он] способен (нэн, т.ж. «мочь», «быть в состоянии») исчерпать до конца (цзе) свои (ци) силы (ли) на жертвоприношение (ши) отцу (фу) и матери (му); [если ради] жертвоприношения (ши) государю (цзюнь) способен (нэн) отдать себя целиком (чжи ци шэнь, букв. «вручить/дарить свое тело»); [если] *вступая в союз (юй) с духовным другом (пэн ю) *ведет *взаимное обсуждение (цзяо янь) [вопросов] и при этом (эр) имеет (ю) веру (синь) [в духов], – то даже если (суй) скажут (юэ), [что это] еще не (вэй) подражание (сюэ) [древним], я (у) непременно (би) назову (вэй) это (чжи) подражанием (сюэ)».

В самом начале этого суждения дважды поставлен иероглиф сянь, что грамматически означает сугубое, т. е. усиленное его значение. Иероглиф сянь содержит несколько различных положительных смыслов: «умный», «мудрый», «талантливый», «способный», «лучший», «добрый», «достойный», «добродетельный». Однако уважаемый Л. С. Переломов, например, неожиданно переводит начальную фразу суждения следующим образом: «Если кто-то в отношении с женой ценит ее моральные качества и не придает большого значения внешности…». А другой наш известный переводчик А. С. Мартынов переводит концовку этой фразы так: «…не придает значение внешней красоте»; ну а патриарх российского китаеведения П. С. Попов доходит даже до того, что видит в этой фразе уже нечто совсем «мистическое»: кто-то «из уважения к людям достойным отказывается от похоти».

Свят, свят, свят! Мы последнюю фразу из перевода П. С. Попова вообще не понимаем, а о жене в этом суждении не говорится «ни слухом, ни духом». Ну, да Бог с ним, с нашим П. С. Поповым. Вообще-то это очень хороший переводчик, – фактически, наш русский «ледокол» в понимании Лунь юя. Например, когда он говорит о поведении Конфуция во время сильной грозы, то переводит это так: «Одевал свою парадную одежду (то есть ритуальную) и сидел, как дурак», – ну, просто удивительно смелый и вообще-то очень правильный перевод на русский, если отбросить все условности относительно использования этого не совсем литературного меткого слова, взятого из народной лексики. Конечно, П. С. Попову простительно говорить (а точнее, переводить) о «похоти», т. к. в те далекие времена в России еще не существовало прекрасного четырехтомного китайско-русского Словаря академика Ошанина. Кстати, следует еще раз отметить, что Л. С. Переломов в своих переводах, как никто другой из отечественных, стремиться отразить традиционную точку зрения китайцев.

Но раз уж тема эта – о «жене» и о «похоти» – уже поднята, то сначала – некоторые общие рассуждения о «женщине» в Лунь юе. Как бы это нам начать поскромнее? – Женщина в этой Книге отсутствует, ее нет вообще, в принципе. Да и быть она там не может, исходя из духовной сути самого текста. И это закономерно: любой древний текст «райской» направленности женщину игнорирует, а Лунь юй – это ярчайший представитель того Учения, которое открывает человеку дорогу в Рай (пусть сам Конфуций и не знает этого «европейского» слова). В Раю (теософы называют этот мир «астральным»), в отличие от Царства Небесного, мужчины и женщины пребывают в виде «отдельных особей», как и здесь на земле. Об этом свидетельствует также известный факт существования «райских гурий» в исламе, – существ женского пола, которые есть ни что иное, как женщины для услады тех доблестных воинов, которые были удостоены райских обителей за свои ратные подвиги. А значит – если уж дело обстоит так, что и в этом и в том мире мужчины и женщины существуют порознь – значит, для достижения мужчиной Рая женщина не нужна.

По этой причине во всех традиционных древних религиях женщина всегда оставалась «на задворках» духовной жизни: ее удел – кухня, дети, сексуальные услуги. И, кстати сказать, эта последняя «функция» женщины широко эксплуатировалась в Китае, начиная с самых древних времен, причем, эта «индустрия» была развита, как нигде в мире. Она включала в