Конфуций и Вэнь - Георгий Георгиевич Батура

приобрел древние значения «иметь довольный вид» (чему может способствовать искусно наложенный макияж), но также и «иметь недовольный вид» одновременно (мы этот вопрос уже разбирали).

Ну а уже значительно позже, – скорее всего после распространения в Китае «женоненавистнического» буддизма (парадокс! ведь сам Будда был женат и имел детей), который «поддал перцу» под хвост этой и без того резвой китайской лошади, – этот иероглиф сэ приобрел следующие последовательные во времени значения: 1) «женская красота», «женщина» (ибо открытую женскую красоту в Китае можно было лицезреть только и исключительно через созерцание женского лица, причем, «густо размалеванного», – если изъясняться «крестьянским языком» дореволюционной России); 2) «сладострастие», «распутство», «разврат», «похоть».

И понятно, что в Лунь юе речь может идти только о «выражении лица», но никак не о «жене» и не о «похоти». Но в таком случае о чьем именно «выражении лица»? Конечно, речь здесь идет об ученике, который практикует состояние Жэнь. В монашестве подобная практика требует постоянного уединения, сосредоточения, отказа от разговоров, причем, не только праздных.

Вспомним нашего Серафима Саровского, – в то время, когда он, уже в преклонном возрасте, несколько лет, включая суровые зимы, проживал в одиночестве, в своей «дальней пустынке», в многовековом лесу, пребывая там в монашеском подвиге. Место было дикое, но к Серафиму все-таки порой приходил разный люд за советом и благословением, т. к. его подвиг был уже известен прихожанам Саровского монастыря. Во время такой неожиданной встречи в лесу Серафим просто падал лицом вниз, куда-нибудь под ближайший куст, и лежал так безмолвно до тех пор, пока эти «ходоки» не оставляли его в покое и не уходили обратно в монастырь.

Зачем он так делал? Это становится понятно из настоящего суждения: Серафим не хотел, чтобы посторонние видели его лицо, – скорее всего, мрачное, но возможно, «убитое горем», если смотреть на это с точки зрения мирского человека; или даже «заплаканное», «измученное», и т. д. Люди этого просто не поняли бы правильно и стали бы гадать – кто о чем, а заодно и принесли эту «весть» в монастырь, начальству. А сам Серафим мгновенно изменить свое лицо не мог. И с другой стороны, он просто не имел права с этими людьми разговаривать, раз уж решился на такое испытание (как говорили позже, он принял обет молчания). Или одно – или другое; или эта пустынка – или «разговоры». Он даже не открывал свое лицо тому послушнику, который изредка приносил ему из монастыря (в первое время затворничества) немного еды в виде кислой капусты. Серафим, как он признавался позднее, питался в это время сушенной травой трилистника. Когда он встречал этого послушника, то закрывал свое лицо какой-то «тряпкой».

Конфуций прекрасно знает, что́ такое внутренне сосредоточение на «потустороннем», и ему было бы понятно поведение нашего Серафима. Но путь Серафима Конфуций не приемлет, – Учение династии Чжоу предназначено для практики в естественных жизненных условиях, среди людей, родителей и жертвоприношений. Но при реальном углублении в Жэнь внутренний мир человека сам собой требует стремления к уединению (а в этом состоянии выражение лица суровое) и к неразговорчивости.

Эта проблема носит реальный характер, и она обязательно проявляет себя – в виде «противоречия» – даже для человека, стремящегося (не совсем правильное слово) к реализации евангельского Царства, когда он идет по жизни вместе с женой и проводит много времени в обществе. Конфуций, судя по всему, учил своих учеников, что эту проблему необходимо преодолевать и ни в коем случае не скатываться в «монашество». И действительно: как при монашестве поддерживать линию предков непрерывной без рождения сыновей? В «золотой век» Чжоу о таком решении вопроса – о «монашеской» жизни – никто даже не помышлял, а Конфуций подражал именно Чжоу. Отсюда рекомендации (или совет) – сохранять «должное выражение лица» и стремиться не избегать «взаимного обсуждения» тех вопросов, которые задает тебе твой товарищ (как правило, менее опытный ученик).

Существует общеизвестная истина: если человек ведет разговоры на духовные темы, причем, даже с действительно заинтересованным собеседником, – он эту свою собственную духовность «выбалтывает». И тем самым как бы «откатывается назад» в своем Дао. Так что, судя по всему, это не собственная «выдумка» Цзы-ся, а завет Конфуция: не «скопидомничать» над своей «духовностью», а делиться ею со своими попутчиками по Дао. Точно так же, как делились своим Дэ древние ваны. Эту тему можно развивать – при правильном использовании «резервуар Дэ» неисчерпаем, – но ограничимся сказанным. Здесь очень важное значение имеет небольшое дополнение, зафиксированное в этом суждении: «верить в [духов]». И если это действительно так, в таком случае отданная Дэ возвращается к человеку «с прибылью».

Мы уже повторно переводим иероглиф ши словом «*жертвоприношение», хотя в обычном бытовом значении – это «дело», «занятие», глагол «служить» (об этом говорилось подробно), что и видит читатель во всех традиционных переводах. Конечно, «жертвоприношение» – это в какой-то степени вызов всей переводческой традиции, хотя этот иероглиф имеет также и такое законное древнее значение. Но такой перевод стоит гораздо ближе к духу Учения Конфуция. Конфуций воспринимает любое бытовое «дело» не просто как безотносительное «дело» в сегодняшнем понимании этого слова. Любое его «дело» было, в первую очередь, «жертвоприношением» тому миру духов предков, из которого он черпал силу-благодать Дэ. Он жил больше в том «потустороннем мире», чем в земном мире людей, и готовился в тот иной мир войти. Разве это «дело» поправлять циновку, которая лежит криво? Нет, для Конфуция это – жертвоприношение «чистой воды»!

И опять-таки, здесь тоже существует прямая параллель с евангельским путем. Во всех серьезных христианских наставлениях можно прочитать указание о том, что любое дело следует творить «во славу Господа». В том числе, и «поправлять коврик». И более того, любое дело, которое христианин собирается совершить, следует начинать словами: «Господи, благослови». А по удачном завершении: «Слава, Тебе, Господи!», или «Спасибо, Господи!». И подобное правило доныне является обязательным для многих простых христиан России. Потому что оно помогает, причем, помогает реально. И разве не справедливо было бы назвать любое такое дело христианина «жертвоприношением» Господу? Но как раз об этом и говорит ученик Конфуция.

Скорее всего, среди учеников и современников Конфуция это Учение пользовалось определенной популярностью. И находились такие, которые – ссылаясь на известное первое высказывание Учителя – старались «подражать древним» так, чтобы окружающие это наглядно видели, а соответственно, и выражали такому человеку «почтение». Такие «ученики» старательно посещали Храмы предков, они заказывали дорогие ритуальные одежды и участвовали в жертвоприношениях, они коллекционировали древнюю утварь и много говорили о Вэнь-ване. То есть внешне они действительно «подражали древним», и тем самым как бы