Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I - Юрий Александрович Лебедев

основатель московского «Спартака» и мой добрый знакомый Николай Петрович Старостин вдруг показал мне на пожилого человека, сидящего на трибуне. "Наш многолетний верный болельщик. Ученый, то ли физик, или, кажется, химик". Я поначалу не понял: "И что здесь удивительного?" Мой старинный компаньон по прогулкам по Садовому кольцу улыбнулся: "Ему бы за «Динамо», а он, видите, за нас. Хоть и разведчик"».[618]

Многое изменялось во взглядах Жоржа в течение его долгой жизни, но страсть к футболу, зародившись в молодости, не угасала в нем до последних лет жизни. Даже в возрасте 90 лет, при плохом самочувствии, лёжа в постели, он в телефонном разговоре, по рассказу его племянника Г. И. Коваля, «про футбол из меня все вытянул, с репортажами, что по радио у BBC и Свободной Европы выслушал, сравнил, поспорили даже про впечатления».[619]

Нити «войлочного альтерверса»

Если рассматривать альтерверс как некую волокнистую среду, сплетённую из нитей судьбы, то студенческие годы Жоржа предстанут в виде куска кошмы – войлочного материала с беспорядочно сцепленными волокнами.

В этом сплетении можно выделить сетевые каркасы – бытовой, учебный, «культурный», спортивный и многие другие.

Я хочу выделить один из них, послуживший в дальнейшем основой событий, в конечном итоге приведших Жоржа в ту ветвь альтерверса, где ему предстояло стать разведчиком. Конечно, это только одна из многих связующих нитей студента Коваля и разведчика Дельмара. В «классическом» историческом исследовании эта нить не обсуждалась бы вследствие её «маловероятности», но при эвереттическом подходе, когда действительность априорна для всякой логически обоснованной цепочки событий, выбор достойных обсуждения альтернатив определяется предпочтениями автора и его прогнозом возникновения интереса к ней со стороны читателей.

Зацепился я за сеть этого волокнистого каркаса, обратив внимание на газетную публикацию в «Правде» материалов, посвящённых столетию со дня смерти А. С. Пушкина:

04.26. Фрагмент газеты «Правда» от 10 февраля 1937 г.[620]

Разумеется, Жорж читал этот номер. Не было в Москве мало-мальски культурного человека, кто в этот день не читал бы центральную прессу. Пушкинский «юбилей» был событием государственного масштаба не только по официальному статусу, но и по восприятию его всеми слоями тогдашнего общества.

Я взял в кавычки слово «юбилей», поскольку по своему смыслу оно обозначает празднование. А праздновать годовщину события убийства человека, считающегося «национальным гением», как-то неловко и даже противоестественно. Но и в сознании современников, и в исторической литературе, события 1937 года, связанные со 100-летней годовщиной гибели Пушкина, и ощущались, и закрепились в памяти как юбилейно-праздничные.

Скромным, но юбилейным был 1924 год, 125 лет со дня рождения Пушкина. Этот юбилей оставил заметный след в литературе благодаря Маяковскому с его стихотворением «Юбилейное». Но это был чисто литературный юбилей без всякого политического «подтекста».

В те годы ещё можно было безбоязненно дать такую оценку творчеству современных пролетарских поэтов: «От зевоты скулы разворачивает аж!».[621] Совсем иное дело год 1937. Юбилей убийства поэта стал одним из крупнейших политических сражений советской власти с эмигрантской диаспорой, «вчистую» выигранный властью.

Часто в противоестественной инверсии восприятия исторической скорби и праздничного веселья – к «празднику» выпустили новый шоколад «Сказки Пушкина» и ёлочные игрушки «золотая рыбка», «белочка, грызущая орешки», «богатыри»[622] – обвиняют «нравственную глухоту» Сталина и его окружения:

«Многими исследователями советской эпохи грандиозное празднование не самой очевидной пушкинской даты – столетия со дня смерти, оценивается в рамках общего имперского сталинского поворота в политике государства».[623]

Все эти оценки и аргументы – историческая правда. Но не вся правда. Вполне допускаю, что для обоснования «имперского поворота» даже при нравственной глухоте могли быть найдены более сообразные события и формы их пропаганды.

Например, 400-летие в 1937 году победы над Литвой и Польшей в Стародубской войне,[624] или 700-летие в 1936 году начала княжения Александра Невского[625] – да мало ли событий «имперского значения» отыскали бы историки при соответствующем указании «партии и правительства»?

Почему же всё-таки дворянин Пушкин, а не, скажем, революционный демократ Добролюбов, которому в 1936 году исполнялось 100 лет?

В рассматриваемой сети ветвлений альтерверса за этот пушкинский праздник нужно благодарить НКВД.

В конце 1934 – начале 1935 года по каналам разведки, отслеживающей деятельность «белогвардейской эмиграции», стало известно, что в Париже и Нью-Йорке образовались группы интеллигентов, которые собираются превратить 100-летнюю годовщину смерти Пушкина в повод для дискредитации культурных достижений и авторитета Советского Союза, а также объединить разрозненные группы эмигрантов в борьбе против большевизма.

В обращении Бориса Львовича Бразоля (в то время он был сотрудником Государственного департамента юстиции США) к читателям авторитетной американской эмигрантской газеты «Россия» говорилось:

«На Пушкине могут и должны соединиться и братским целованием сродниться все, в ком имеется хоть крупица русскости… Грядущее чествование памяти Пушкина, к которому мы, в рассеянии сущие, должны готовиться с благоговением, может оказаться поворотным пунктом в истории нашего Зарубежья, ибо Пушкин – единственное имя, вокруг которого, как вокруг некоего священного знамени, могут собраться доселе нестройные наши рати… от которых содрогнется сатанинская власть Красного Интернационала».[626]

Аналогичные настроения были и во Франции. Эту информацию «верхи» восприняли всерьёз. И вот здесь «нравственная глухота» могла сыграть существенную роль, в результате чего фигуры речи Бразоля стали восприниматься как реальная опасность того, что Пушкин может сыграть роль «священного знамени» в походе на СССР.

И решили, что нужно перехватить инициативу. То, что это решение было принято «на самом верху» видно из хода его реализации. Действовали с размахом, на самом высоком правительственном уровне.

«Постановлением ВЦИК СССР от 16 декабря 1935 года был учреждён Всесоюзный Пушкинский комитет под председательством Максима Горького, задачей которого стали организация и руководство мероприятиями по увековечению памяти Александра Сергеевича Пушкина и популяризации его творчества».[627]

И закипела работа.

«За год с небольшим подготовка к пушкинским торжествам развернулась с небывалой широтой, захватив огромные массы трудящихся… Правительственные пушкинские комитеты созданы в Белоруссии, Грузии, на Украине, в Узбекистане, Казахстане и Туркмении, в Армении, Татреспублике, Крымской АССР, в республике Немцев Поволжья, в Чувашии, Якутии, Карелии, Бурято-Монголии, Киргизии, Каракалпакии, Кабардино-Балкарии, Азербайджане, Мордовской АССР, Дагестане. Организованы комитеты на Сахалине и Шпицбергене, в Гурзуфе и в станице Берды (Оренбургский край), в Смоленске и Воронеже, в Калинине и в Могилеве, в Иошкар-Оле и в Одессе…».[628]

Разумеется, «на местах» не знали об американских угрозах Бразоля. Тем более приятной неожиданностью