Мы разобьёмся как лёд - Айла Даде

когда он кладёт указательный палец на мою челюсть.

– Ты бы удивилась, чему можно научиться, когда ничего другого не остаётся. Посмотри направо.

Я послушно выполняю. Когда он дезинфицирует рану ватной палочкой, стискиваю зубы. На мгновение глаза неизбежно наполняются слезами. Автоматическая реакция организма. Приходится проморгаться.

– Теперь ты, – говорю я, когда он открывает и наносит йод на рану другой ватной палочкой. – Твой секрет.

Оскар откладывает ватную палочку в сторону и достаёт из упаковки полосу белого пластыря. Маникюрными ножницами отрезает кусок шириной с палец и примеряется к моей ранке.

– Если хочешь, я тебе расскажу, – бормочет он, приклеивая пластырь. – Но рассказ не будет приятным.

– Хорошо, – тихо отвечаю я. – Неприятный значит честный.

– Думаешь?

– Да.

Он легонько улыбается, разглаживая пальцем пластырь на моей щеке. Осторожно, почти нежно. Затем вздыхает, как будто на его плечи легла вся тяжесть мира. Настолько тяжело, что я хочу переложить её на себя.

Оскар берёт вторую баночку и, перевернув мою руку ладонью вверх, смазывает волдыри мазью от ожогов. Я задерживаю дыхание. Он сосредоточен на оказании помощи и не смотрит на меня, когда решается открыть свою тайну.

– Я вырос на улице, Гвендолин.

Повисает тишина, в которой слышно только моё глухое сердцебиение. Оскар нежно касается волдырей, это больно, но уже не так сильно. Похоже, его слова оглушили меня.

Оскар отпускает мою ладонь и становится передо мной на колени, чтобы посмотреть на меня. Лёгкая рябь появляется на поверхности Индийского океана. Я отчётливо её различаю.

– Скажи что-нибудь, – шепчет он. – Пожалуйста.

– Я не знаю, что.

– Что-нибудь.

– У твоих веснушек есть крылья.

– Что?

– На носу. Некоторые так выглядят.

– А это хорошо?

– Да.

Снова воцаряется тишина. Мои мысли спокойны, но в голове громко шумит, как возле водопада.

– О чём думаешь? – Оскар внимательно изучает моё лицо. Он совсем рядом. Почему он совсем близко ко мне? – Мне нужно знать, что ты думаешь.

– О тебе?

– О моём происхождении.

– Мне всё равно.

– Всё равно? – сверкает он глазами.

– Я думаю, что ты самый сильный человек, которого я когда-либо встречала, Оскар. – Мой голос едва шелестит, но Оскар слышит, ведь между нами не больше пары сантиметров. – И самый красивый. Изнутри и снаружи, хотя я думаю, что ты мудак. И это не имеет смысла, но моей голове он больше и не нужен, потому что ты совсем мне её заморочил. Ты такой красивый, что это нечестно. Несправедливо по отношению к другим парням, ведь никто не сравнится с тобой. И несправедливо по отношению ко мне – из-за Брайони. Но я не хочу об этом думать, потому что мы – ничто, ни один из ящиков не открыт, поэтому…

Мои следующие слова обрываются прикосновением его тёплых губ. Я не шевелюсь, поскольку это сон. Стоит пошевелиться – и проснусь, а я не хочу просыпаться.

У Оскара вкус лимонной воды и малины. Я люблю лимонную воду и малину. С этого момента я больше не хочу ничего другого.

Поцелуй длится одно сердцебиение. Четверть секунды. Это самая прекрасная четверть секунды в моей жизни. А после мои губы покалывает, как после упаковки шипучего порошка.

Я смотрю на него, а он на меня. Всего несколько миллиметров между нами, но так много.

– Скажи что-нибудь, – шепчу. – Пожалуйста.

– Я не знаю, что.

– Что-нибудь.

– В твоих глазах светятся чувства.

– Это хорошо?

Теперь он должен сказать «да». Если хочет продолжить диалог, ему следует сказать «да». Или все его недавние действия превратятся в самый мудацкий поступок века.

– Не знаю.

Это не «да». Это, как и всегда, ни то ни сё.

Я медленно выдыхаю и киваю:

– Брайони.

– Да, – бормочет он. – Брайони.

Только вот не похоже, что дело в ней. Тут как будто что-то другое. Прозвучало так, словно она где-то далеко-далеко и уж точно не между нами. И это сводит меня с ума. Вся эта фигня сводит меня с ума.

Я собираюсь сообщить Оскару об этом, но тут раздаётся голос Джорджии:

– Оскар, спускайся, Гвен должна прийти с минуты на минуту!

Мгновенно придя в себя, я шепчу:

– Что нам делать?

Он пожимает плечами и встаёт.

– Просто идём.

– Но они подумают, что…

Оскар смотрит на меня в ожидании окончания фразы, чтобы услышать, что между нами. А я рискую снова открыть свои чувства только для того, чтобы он снова мог их отвергнуть.

– Что они подумают?

– Ничего. – Я опускаю плечи. – Ничего, Оскар. Я пришла пораньше, потому что мы партнёры по фигурному катанию. Вот так, ничего особенного. Хотя я лучше бы умерла, чем прийти на ужин к Аддингтонам в такой одежде, но пойдём.

Левый уголок его рта дёргается.

– А что не так с твоей одеждой?

– Ничего, – отвечаю, следуя за ним по коридору. – Просто это не коктейльное платье, которое я приготовила.

Оскар бросает на меня лукавый взгляд через плечо.

– Мне бы понравилось такое.

– Какое невезение! Теперь тебе придётся потерпеть меня в хипстерском виде.

– Такое мне нравится едва ли не больше.

– Наверняка.

Он ухмыляется.

– Ты можешь надеть хоть мешок для мусора, всё равно будешь красива, как Хейли. И даже красивее Хейли.

В этом весь Оскар. Он может с лёгкостью сказать нечто подобное, как будто в этом нет ничего такого, как будто это само собой разумеется, а моё сердце от его слов потом колотится как сумасшедшее.

Мы входим в гостиную. Тимоти стоит спиной к нам у окна во всю стену рядом с обеденным столом. Глядя в сторону нагорья, он поправляет узел галстука. Джорджия смотрит на домработницу с благодарной улыбкой, когда та ставит бокалы на стол. Она переводит взгляд на нас, и улыбка становится шире.

Естественно, Джорджия Аддингтон сразу же обращает на меня внимание. Конечно же, оглядывает меня сверху донизу. По-другому она просто не может. Будучи наследницей многомиллионного состояния и владелицей всемирно известной косметической компании, эта женщина выросла в мире всевозможных дресс-кодов. А я почти уверена, что футболка с группой Ramones и потёртые джинсы нарушили бы любой из них. Поэтому я не обижаюсь на Джорджию. Она изо всех сил старается скрыть за дружелюбной улыбкой свои предубеждения, поскольку и в самом деле не желает судить обо мне по одежде. И я ценю это. Для меня это важно.

– Гвен, ты уже здесь? – удивляется она. – Я даже не слышала, как хлопнула входная дверь.

Тимоти оборачивается. Он ниже Джорджии. За последние годы он ещё сильнее облысел и обзавёлся двойным подбородком. В отличие от жены, он не особенно хорошо притворяется. У него едва не вылезают глаза, когда он откровенно таращится