Мы разобьёмся как лёд - Айла Даде

не остановить.

Со мной что-то происходит. Какое-то безумие. В моих конечностях разливается ледяной холод, заставляя меня дрожать, в то же время я чувствую, что горю. Похоже, это конец. На глаза сильно давит, и это уже слишком. Я уже ничего не воспринимаю.

– Это так типично для тебя, – заявляет папа, не скрывая насмешки в голосе. – Ты стоишь и хочешь рыдать, потому что до тебя доходит, что с этого момента тебе самой придётся заботиться о собственной жизни, да?

А вот и его сволочная сущность. Злая манера. Когда отец злится на жизнь, ему необходимо вымещать на ком-то свою злость.

– Нет больше фигурного катания – для тебя это значит, что нет папочки, который бы решил твои проблемы. Ты осталась у разбитого корыта и хочешь рыдать, как ребёнок, надеясь, что мы всё уладим за тебя, и всё будет продолжаться, как и было. – Он издевательски смеётся. – Тебя не интересует, что это и мой провал тоже. Мне нужно подыскивать себе новую фигуристку. Надеюсь, такую, как Пейсли. Такую, которая не будет постоянно терпеть неудачи. Такую, которая приведёт меня к вершине.

– Папа, прекрати! – Я задыхаюсь от рыданий, но на этот раз слова с трудом прорываются. Их выталкивает наружу бушующий во мне пожар. – Просто прекрати, ладно? Ты попал в точку: ты можешь продолжать! – Я страдальчески морщу лицо. – У тебя есть возможность продолжать идти по этому пути, потому что ты лучший! Боже, ты же это хочешь услышать, верно? Ты заботишься не обо мне, а о том, чтобы спасти свою репутацию, чтобы не стать олимпийским тренером, просравшим свою карьеру! – Я опускаю голову, протираю глаза, делаю глубокий вдох. Поднимаю взгляд и чувствую, как дрожит мой подбородок. – Моя мечта – всего лишь предлог для тебя, и если она разобьётся, ты найдёшь себе другую фигуристку. И что? С тобой всегда так было и всегда будет. Ты, ты, ты. Самый лучший, самый талантливый, самый успешный. – Я всхлипываю. – Скажи, я вообще существую для тебя? Или я просто жалкая скотина, которую прямо сейчас пора забить и заняться кем-то ещё?

Отец растерянно хмурится, а потом ярость искажает его лицо.

– Меня поражает твоя манера ожидать от жизни всего, только чтобы потом стоять и рыдать, когда ничего не получаешь! – Он сжимает губы, а потом презрительно хмыкает. – Все эти годы я отдавал всё, чтобы у тебя получилось, Гвен! Я обеспечил тебя всем. А сейчас, когда я вижу, что ты смотришь на меня так, словно это моя вина, что всё закончилось, мне хочется блевать.

Мои глаза расширяются. На мгновение я не нахожусь с ответом, просто раскрываю рот.

– Я не смотрю на тебя так, словно это твоя вина, – целую вечность спустя произношу я гораздо тише и мягче. – Это ты уже вкладываешь сам. По какой-то причине. Но это не мои мысли, папа. – Я издаю слабое хныканье. – Я всегда боролась.

– Ай, да замолчи, – шипит он.

Это становится последней каплей. Я взрываюсь.

– Вы давали мне денег на испытательные сроки в клубах, да, но в остальном я всего добивалась сама! Ты думаешь, то, что я умею, я умею благодаря тебе. И я всегда соглашалась, прекрасно зная, что ты самовлюблённый мудак, которому нужно слышать подобное, чтобы быть счастливым, но знаешь что? Сегодня – нет. – Я поднимаю руки и издаю невесёлый смех. – Сегодня у меня нет настроения на чёртово враньё, благодаря которому ты будешь чувствовать себя хорошо. Поздравляю тебя, вот и правда, папа. Я хорошая фигуристка, потому что научилась этому сама. Я та, кто я есть, потому что боролась. Я нахожусь там, где есть, потому что я этого хотела. Ты не самый лучший и уж точно в моей жизни ты не улучшил ничего!

Мой отец выглядит совершенно безумно. Он похож на человека-бомбу, которая тикает, тикает и тикает. Я слышу, как сгорает каждый сантиметр фитиля. А потом он заканчивается.

И бомба взрывается.

У папы абсолютно сносит крышу. Он бьёт ногой по стеклянной дверце шкафа. Стекло разлетается вдребезги, усыпая осколками весь пол.

Позади меня слышатся шаги. Мама останавливается посреди комнаты, прячет меня за спину и ошеломлённо смотрит на беспорядок.

Однако отец ещё не закончил. Наоборот, веселье только начинается.

– Ты неблагодарная, высокомерная девка, Гвендолин, которая ничего из этого не заслужила! – Он вынимает из-за разбитой дверцы один трофей за другим и бросает их в камин.

Я начинаю вопить.

– Ниран! – Кричит мама. – Оставь, не трогай! Прекращай!

Конечно же, он не прекращает. Впав в исступление, мой отец ведёт себя как буйнопомешанный.

Я широко раскрытыми глазами наблюдаю, как языки пламени облизывают фигурки. Мне кажется, я сплю. Наверняка мне снится кошмар. Эти трофеи были для меня важнее всего в жизни. Они были доказательством моего честолюбия. Моей борьбы. Они были причиной, по которой я никогда не сдавалась, зная, что способна чего-то добиться.

В огонь летит следующий трофей – самая важная для меня награда. Второе место на Skate America[18] три года назад. Тогда я опередила Пейсли. Моё последнее воспоминание о том, что такое ощущать себя талантливой. Теперь же я чувствую кровоточащий порез прямо на сердце.

Я открываю рот, но не могу издать ни звука. Только немой крик. Мои ноги начинают двигаться, прежде чем я успеваю принять решение, на автомате. Сейчас в огне погибает моё счастье, единственные воспоминания, которые заставляли меня сиять в самые мрачные дни. Я не хочу их гибели.

Колени горят, когда я бросаюсь на деревянный пол. Моё лицо отражается в железной египетской скульптуре кошки рядом с камином. Я выгляжу как олицетворение печали. Как разбившиеся мечты. Как обиженный ребёнок, оплакивающий отцовскую любовь. Сажа окрашивает мои слёзы в чёрный цвет. В камине под пламенем тлеют угли, и в голове мелькает мысль, что всё это выглядит так, словно это я.

Я не раздумываю. Просто протягиваю руки и хватаю трофей со Skate America, чья верхушка уже почернела. Он не должен сгореть, потому что свет во мне хочет сражаться.

Красно-синее пламя тянется за моими пальцами и охватывает два. Средний и указательный. Я кричу. На этот раз громко. Зато у меня остаётся кубок. Пусть и горячий. Я обжигаю ладонь и роняю его на пол. Папа собирается пнуть его, чтобы снова отправить в огонь. Мама колотит его кулаками по спине. Я собственным телом закрываю кубок, и отцовская нога попадает не по нему, а по моей скуле.

Я кричу ещё громче. Мама тоже. А отец замирает.

Он наконец-то прекращает. Сейчас отец стоит рядом со мной,