Дульсинея и Тобольцев, или 17 правил автостопа - Наталья Литтера

для девочки из маленького городка Пензенской области? Столько альбомов, красок, карандашей, кисточек. И все в одном месте! У нас же были уроки изобразительного искусства в институте. Основы, – она вдруг резко обернулась. – Ты должен понять, ведь ты фотографируешь. Меня всегда завораживали цвета и их сочетания. В фотографии и в интерьере очень важны цвета, и оттенки, и полутона, и плотность и прозрачность тона. Но впервые с миром цвета я соприкоснулась вот здесь, когда вошла внутрь и увидела много-много самых различных красок. Этот салон – тоже часть моей Москвы. А через дорогу, видишь, отель?

Конечно, Иван видел.

– Давай перейдем на ту сторону, – Дуня неосознанно взяла его за руку, и они вместе перешли проезжую часть. – Когда-то это место казалось мне чем-то… чем-то похожим на кадры из заграничной красивой жизни. Особенно зимой, когда на улице уже темно, и совсем скоро Новый год, и ты идешь к метро, и впереди зачеты, и ты в этом городе одна – совсем одна. Твои друзья возвращаются в семьи, к родителям, братьям, сестрам, в свой родной теплый дом, а у тебя съемный угол и хозяйка, и… вот ты идешь и видишь эту гостиницу с огромными окнами, внутри все так красиво, и по-иностранному, и украшено к не нашему Рождеству. Чувствуешь сразу себя немного героем Диккенса.

– Тебе было так одиноко? – негромко спросил Иван.

Дуня помолчала, прежде чем ответить. Она отвернулась от гостиницы, обогнула маленькую часовенку и свернула в Столешников переулок.

– Временами да. У каждого человека бывают периоды радости и грусти. И одиночества. Разве у тебя не было таких дней, когда ты чувствовал себя очень-очень одиноким? Если станешь отрицать, то я не поверю.

– Я не стану отрицать.

Она кивнула головой, а потом решительно зашагала дальше. Тобольцев тоже прибавил скорости.

– Очень люблю Столешников переулок. Он для меня словно продолжение гостиницы. Здесь всегда были дорогие магазины.

– Ты мечтала в них одеваться?

Дуня улыбнулась:

– Мне кажется, многие девушки мечтают иметь красивую удобную обувь и умопомрачительную сумочку. Но дело не в этом. Эти магазины – они просто всегда были красивыми, особенно в преддверии Нового года. И когда ты идешь по улице мимо изысканных витрин, тебе кажется, что люди за окнами – счастливчики, у них все хорошо. У них красивые дома и красивые машины, они имеют возможность тратить деньги, не думая о том, что может не хватить на еду. У них красиво все. И только с возрастом приходит понимание, что у них так же, как и у всех. Одиночество, проблемы в семье, желание быть кому-то нужными и любимыми. И возможность зайти в такой магазин не делает их счастливыми.

– А что делает людей счастливыми?

– Много чего, – Дуня обогнала Ивана и, повернувшись к нему лицом, вдруг пошла спиной вперед, – например, мороженое. Помнишь, как в детстве – купил мороженое, идешь, ешь его на улице. И счастье!

– Дульсинея, я смотрю, ты специалист по счастью, – Тобольцев остановился и посмотрел на свою спутницу слегка прищуренными глазами. – Ты уверена, что мороженое работает и в тридцать?

– Абсолютно, – заявила Дуняша. – Мы проверим на тебе. Только не здесь.

– А где? На Тверской? Кажется, мы почти дошли до нее.

– Почти дошли, – подтвердила она. – Но есть мороженое на Тверской не совсем удобно. Слишком много спешащих людей. И, кстати, в твоем каталоге я не увидела Тверской, а ведь это главная улица города. Не отставай!

– Честно говоря, – заметил Иван, выйдя на Тверскую, – я был уверен, что ты повернешь в сторону Пушкинской площади, а ты, похоже, собралась показать мне Красную. Планируешь дегустировать мороженое перед Мавзолеем?

– Увидишь, – загадочно произнесла Дуняша.

– Я понял, – через некоторое время сказал автостопщик. – Ты ведешь меня в Камергерский, и мороженое будет там.

– Почему ты так решил?

– Ну, Дульсинея, это просто – там МХАТ!

– Не угадал, Дон Кихот. Хотя Камергерский я тоже очень люблю. Но не больше Тверской с ее Центральным телеграфом, книжным, мэрией и памятником Юрию Долгорукому. Посмотри вокруг! Здесь всегда люди, всегда жизнь. Наверное, именно здесь я сильнее всего чувствую Москву. И, может, как раз оттого, что совсем рядом Красная площадь. А напротив, видишь, Ермоловский театр. Очень красивое здание. Каждый раз, когда прохожу мимо, – любуюсь. Он кажется совсем игрушечным в окружении больших гостиниц. И, кстати, если говорить про театры, то моя Москва – больше Ермоловский, чем МХАТ.

– Почему? Мне кажется, что Москва – это в первую очередь МХАТ, «Современник», Таганка и Ленком.

– Ого, неужели мы беседуем о театрах, автостопщик? – с веселым изумлением воскликнула Дуняша. – Не забудь добавить к списку Большой, Малый и Вахтанговский. Только мы ходили в Ермоловский. Там в кассе всегда были билеты, и продавались они по ценам, доступным студентам. Конечно, – она хитро посмотрела на Дон Кихота, – сейчас мой список значительно расширился МХАТом, Ленкомом и Большим.

Они дошли до конца улицы, и Дуня никуда не свернула. Она спустилась в подземный переход.

– Неужели все-таки Красная площадь, Дульсинея?

Она ничего не ответила, но довольная улыбка так и не сходила с ее лица.

Нет, это оказалась не Красная площадь. Дуняша привела его в Александровский сад. И когда Тобольцев понял, что сейчас они пойдут вдоль цветущих клумб и распустившихся уже совсем по-летнему деревьев, она стала очень внимательно, как-то по-детски смотреть на его лицо, пытаясь прочитать в глазах хотя бы отблеск того восторга, который все больше и больше охватывал ее саму. Дуне так хотелось, чтобы он понял, увидел, почувствовал все то, что чувствовала в этот момент она.

Сад в самом центре города, по дорожкам которого катаются на самокатах дети, старики неспешно прогуливаются или сидят на лавочках, беседуют. Много молодежи, уже появились студенты на роликах. И здесь никто не спешит, и над головой высокое-высокое небо, и вокруг – май. Цветущий, яркий, неповторимый.

– Мы опоздали, – сказала вдруг Дуняша и, заметив его растерянный взгляд, объяснила: – В Александровский сад надо ходить чуть пораньше, когда уже распустилась сирень, но еще не отцвели тюльпаны. Это необыкновенно. Здесь такие клумбы, целые… целые ковры тюльпанов самых разных цветов. И я, наверное, никогда не смогу к этому привыкнуть, каждый раз дух захватывает от такой красоты. Вот это моя Москва, автостопщик, она именно такая, но в твоем каталоге ее нет.

Они неспешно шли по дорожке и молчали, их обгоняли другие гуляющие, и Тобольцев видел, как время от времени Дуня на мгновение закрывала глаза и поднимала лицо к солнцу, словно пыталась поймать его тепло.

– Она у тебя слишком красивая, – сказал он наконец. – Тверская, Александровский