Притворись влюбленной - Бэт Риклз

ты же не из тех, кто вообще не хочет детей?

Ого!

Мама, укачивающая малышку, ее слышит и отмахивается:

– Да ладно, Лора. Сейчас многие не хотят.

– Да и в мое время многие не хотели детей. Наверняка они жалели, что бездетность тогда была табу, а не как сейчас, – с сухим смешком подтверждает бабушка.

Лора еще плотнее сжимает губы. Мне кажется, у нее сейчас случится приступ.

Тетя Джанин нервно ерзает на стуле, и я замечаю, как тетя Доун бросает на нее быстрый взгляд. Обе они тревожатся, что атмосфера в доме накаляется и грозит скандалом. Тетя Доун продолжает молча сцеживать молоко: видимо, она слишком устала, чтобы встревать в дискуссию. Джанин корчит гримасу (и становится до ужаса похожа на свою мать), но тоже не говорит ни слова – сидит прямо и внимательно наблюдает за происходящим, готовая прекратить перепалку, если понадобится.

Лоре, кажется, все равно, слышу я ее или нет. Она кивает в сторону малышки Поппи, и ее лицо смягчается: внучка счастливо воркует, не подозревая о накале страстей среди взрослых.

– Поппи было бы полезно расти среди других детей… Отец Джанин был единственным ребенком, так что у нее никогда не было двоюродных братьев и сестер от той родни. У моего брата тоже нет детей, и мне всегда было его очень жалко, но я-то что могла поделать?

Ну как что? Ты могла бы устроить брату допрос с пристрастием – прямо как мне. Вынесла бы ему мозг, и он бы заделал кому-нибудь парочку младенцев – просто чтобы ты наконец заткнулась.

Я делаю мысленную пометку: надо пересказать наш разговор Дункану. Возможно, с его помощью он сможет показать, сколько у общества разнообразных способов давления на одиноких людей, которые якобы должны «остепениться». (И кстати, я еще не решила, позволить ли ему указать в статье мое настоящее имя. Или пусть он лучше сошлется на всеми любимого анонимного колумниста?)

Я оглядываю всех присутствующих в комнате.

– Мои дети все равно не будут для Поппи двоюродными братьями и сестрами, – отвечаю я Лоре. – Троюродными, может? Или двоюродными племянниками?

Дедушка, который до этого тихонько читал газету и не обращал на нас никакого внимания, предпочитая время от времени строить рожицы малышке Поппи, а не встревать в разговор, вдруг подает голос:

– Скорее всего, двоюродные племянники. Да, точно. У меня, кстати, было тринадцать двоюродных братьев и сестер. Большие любители кого-нибудь кинуть. Кое-кто вообще сидит в тюрьме уже сорок с лишним лет.

– Тот мошенник, который нагрел букмекерскую контору? – спросила бабушка.

– Что? А, да нет же, того зовут Эдди. Отличный парень. Здорово играл в крикет. Представляешь, Софи, он мог бы играть за сборную Англии, – добавляет он в качестве лирического отступления. – Нет, он свалил в Испанию, и до него не добрались. Я про сестру… Как же ее звали? Запамятовал. Вертится на языке.

– Маргарет, – уточняю я, поскольку слышала эту историю – во всех ее вариациях – раз пятьдесят, не меньше. – Ты еще все время говоришь, что она очень похожа на сестру королевы.

– Ага, точно! Она самая.

Новый поворот разговора крайне удивляет и озадачивает Лору. Зря я оглядываюсь на маму: она тоже замечает выражение лица Лоры, и теперь мы обе еле сдерживаем смех. Главное – не смотреть на бабушку: она, не сомневаюсь, тоже старается не засмеяться. Сейчас как начнем хихикать втроем!

– Она была настоящей красавицей, – объясняет Лоре дедушка. – На нее многие западали, так что она могла выбирать. Выбирать, кого обобрать, ха-ха. По-моему, она как-то обобрала даже арабского шейха.

– Она поэтому в тюрьме? – спрашивает дедушку Лора.

– А, нет.

Лора смотрит на него не мигая.

– В общем, я к тому, что у Поппи может быть куча всяких там двоюродных братьев и сестер, но каким человеком она вырастет, от этого не зависит. А твоей Джанин вообще чертовски повезло, что у нее нет таких вот родственничков, как у меня.

– Но Эдди дал нам ссуду на дом, не забывай, – напоминает ему бабушка.

– А, ну да, – говорит дедушка, глядя на меня с деланой серьезностью, и корчит рожу. – Она права, Софи. Так что тебе стоит поскорее захомутать этого твоего Гарри. Хоть ради Поппи, хоть ради того, чтобы продолжить семейную традицию с двоюродной родней.

– Это точно! – восклицает Лора. – Он же еще и сильно старше тебя, верно? И наверняка уже подумывает о семье…

– Вообще-то, – перебиваю ее я, – Гарри не хочет детей.

Это наглая ложь: он сам несколько раз говорил, что мечтает стать отцом и что это одна из причин, почему он сделал предложение своей бывшей жене, когда их отношения уже разладились. Но игра стоит свеч: у Лоры такая ошарашенная физиономия, что я изо всех сил стараюсь не рассмеяться.

– Ну что ж, – с улыбкой говорит бабушка, – по крайней мере, он не будет морочить тебе голову.

Я наконец расслабляюсь и улыбаюсь бабушке в ответ, ощущая какой-то странный триумф.

Я-то опасалась, что в этом вопросе члены моей семьи будут на стороне Лоры. Они вечно меня допрашивают, не нашла ли я бойфренда или как у меня дела с парнем, с которым я (по моим же словам) встречаюсь… Я видела, как они были счастливы, когда Доун сообщила о своей беременности, и знала, что они задумываются, когда же я наконец обзаведусь ребенком. Да что там, они говорили мне прямо в лицо, что я должна быть следующей. К этому вечному давлению я уже привыкла, и, думаю, они даже сами не осознают, что мучают меня.

Может, они решили меня поддержать, потому что Лора – наглая стерва? Или, может, они и в самом деле не хотят на меня давить и ничего такого не имеют в виду? В любом случае мне приятно, что для разнообразия семья на моей стороне.

Дедушка откладывает газету, идет на кухню за кофе и спрашивает, не приготовить ли и на нас. Мама передает мне малышку и спешит вслед за ним – помогать. Не доходя до конца коридора, они уже смеются и шикают друг на друга.

А у меня на коленях лежит, черт возьми, новорожденный младенец.

Я уже пару раз навещала Поппи. Мы с ней вроде бы нашли общий язык. Она милая. Я знаю, так принято говорить о младенцах, но она и правда хорошенькая. У нее такие румяные круглые щечки, пшеничные волосики на голове, пухлые мягкие ручки и ножки, зеленые глазки, большие и ясные, и славная, широкая беззубая улыбка. Она милашка и настоящее чудо, я так сильно ее люблю.

А еще я жутко ее боюсь, потому что она совсем маленькая и я не знаю, что мне с ней делать.

Во время моего первого визита Поппи в основном тихонечко спала. Она была укутана в одеяла, и все, что от меня требовалось, – это сесть на диван, чтобы тетя Джанин положила этот спеленутый кулек мне в руки (а вскоре у меня кто-то ее забрал). Второй раз не слишком-то отличался от первого: я стояла у ее кроватки и ворковала, пока малышка таращилась на мобиль.

Но сейчас Поппи – в мягком темно-зеленом комбинезончике с мишками – не лежит смирно, не спит и ее не сдерживают пеленки: она вся извивается.

Я придерживаю ее затылок – я знаю, что так положено, – и все же мне так страшно, что я уже не слушаю, о чем там болтают мои родственники. Теперь мой мир состоит только из меня и Поппи – и это вовсе не хорошо, а ужасно.

Интересно, всем так страшно? И моим друзьям тоже? Джессика чувствовала то же самое, когда брала на руки малыша Надин? Или, держа ребенка на руках, они мечтают о своих детях, их переполняет любовь, а на глаза невольно наворачиваются слезы счастья?

Неужели я единственная, кто в таких случаях паникует? Быть такого не может.

Нет, я не имею в виду, что мне противно держать Поппи. Я не говорю, что, обнимая ее и глядя на это милое личико, ничего не чувствую или думаю только о том, что никогда не захочу своих детей.

Единственная моя мысль – а что мне с ней делать-то?

Обязана ли я знать, что делать с ребенком? Мне надо было пройти какие-то курсы или прочесть книгу для будущих родителей? Я что-то пропустила и всем, кроме меня, рассказали, как вести себя с младенцами, даже если они чужие?

Я чувствую себя как в тот раз, когда согласилась позаботиться о собаке своего коллеги, прочитала двухстраничную инструкцию, которую он мне оставил, и в итоге осталась один на один с маленьким цвергшнауцером. Мы оба чувствовали себя беспомощными и растерянными, молясь только о том,