Комментарии к материалистическому пониманию истории - Дмитрий Евгеньевич Краснянский

этом отношении прекрасное теоретизирование представленное, например, в работах Э. Ильенкова или В. Вазюлина является скорее развитием теории Маркса, нежели её точным истолкованием. Естественно, в ситуации политического давления это истолкование было вынуждено представляться аутентичным прочтением. Советская философия 1960-1980-хх гг. весьма сильно напоминает средневековое богословие, которое, за неимением возможности выйти за рамки священных текстов и канона, было вынуждено пуститься в изощреннейшие процедуры герменевтического истолкования. Сложнейшие теории, получившиеся в результате этого, рассматривались как результат изумительного извлечения сокровенных знаний из многоуровневых сакральных текстов.

Но интерпретация марксовой социальной теории, как многоуровневого и многоаспектного образования, не беспочвенна. То, что в современной научной системе знания расчленяется на дисциплины, аспекты и уровни, в марксизме содержится синкретически. Эта синкретичность – одна из отличительных черт классической системы знания (старой философии).

7 Система недостроенная Марксом, но активно достраиваемая его последователями. В СССР предполагалось, что марксистская философия значима для любой науки. Напомним, что каждая научная работа должна была начинаться с главы или параграфа «классики марксизма-ленинизма о..…».

8 Кстати, можно только поражаться иронии истории. Мощь научной революции первой половины XIX века толкнула западную науку в крайности эмпиризма. Российская же наука оказалась во многом законсервирована в духе классической парадигмы знания в силу воздействия на неё политически господствующего марксизма. Это привело к ярко выраженной теоретичности, если не сказать «метафизичности» российской науки. Этот контраст российской и западной науки отмечают все. Традиционно принято считать «реликтовость» отрицательной характеристикой. Хотя мы и осознаём нашу возможную предвзятость в этом вопросе, но мы полагаем, что реликтовость российской науки может сыграть весьма положительную роль. Российской науке удалось сохранить теоретичность знания. И в этом отношении открываются широкие перспективы взаимообогащения двух научных традиций.

9 Маркс К., Энгельс Ф. «Избранные произведения» в двух томах, т. 2, С. 350, М., 1955

10 В случае с модусом особенно: противопоставляются понятия различных уровней, выражающие формы бытия различного онтологического статуса. Здесь мы можем указать хотя бы на элементарные правила философской систематики, разработанные Аристотелем в его учении о категориях, или родах бытия.

11 Кузнецов В. Г., Кузнецова И. Д., Миронов В. В., Момджян К. Х. «Философия: Учебник». – М.: ИНФРА-М, 2003. С. 390

12 Это подметил еще Николай Бердяев: «Но можетъ быть еще не последовательное применение материалистического монизма к социальному процессу, таковы все попытки найти единую, изначальную социальную материю (курсив Н. Бердяева) внутри социального процесса. Такой социальной материей признается экономика, производительныя силы. Именно в этой форме проявляется монизмъ у большей части экономическихъ материалистовъ. Но перенесение монизма въ специальную науку, в частную сферу эмпирическихъ явлений – это очевидный гносеологический абсурдъ, это ни то, ни сё, ни наука, ни философия. Наука не доходить до единаго и изначальнаго въ той группе явлений, съ которой она имеетъ дело, она не задается конечными вопросами и не даетъ того понимания и объяснения, которое можетъ дать только философия….(Критика Исторического Материализма// в кн: Николай Бердяев Sub specie aeternitatis. Опыты философские, социальные и литературные. (1900–1906 г.) СПб., 1907 С. 107

13 Здесь мы хотели бы поделиться некоторым изумлением, которое родилось у нас в процессе работы над этой книгой. Мы были воспитаны в рамках советской философии, и все идеи марксизма о его месте в мировой философии воспринимались нами как самоочевидные. Казалось, что история философии двигалась своим путём, а марксизм занимал особое место. Иногда возникало впечатление, что это – «марсианская теория», имплантированная в человеческую культуру. Конечно, марксизм объяснял, каким образом он неразрывно связан с предыдущей философией. Но единственным рефреном этого объяснения было повествование о том, как он преодолел, развил, углубил, диалектически снял, поставил с головы на ноги философские системы прошлого. Более того, предполагалось, что дальнейшее развитие мировой философии вне рамок марксизма бессмысленно и вредно. Иными словами, до марксизма история философии была, с его возникновением она заканчивается. И это не удивительно, поскольку для любого традиционного марксиста марксизм – это теоретический универсум, который способен вместить, и вместит любое новшество в области человеческого духа. Более всего этот подход напоминает отношение верующего к своей религии. Естественно: определить место марксизма в истории философии, как одного из шагов этой истории, означало, по определению, ограничить его.

Забавно, что почти подобное же отношение к марксизму сформировалось и у немарксистов. Из-за политической ангажированности часто марксизм воспринимается ими как явление периферийное, альтернативное, маргинальное, стоящее особняком в мировой философии.

Каково же было наше изумление, когда в процессе работы над этим текстом мы начали обнаруживать одну генетическую связь марксизма с предшествующей философией за другой. В результате, марксизм предстал перед нами не как конечный итог развития человеческой цивилизации, но как органичный момент в истории философии со всеми вытекающими отсюда его сильными и слабыми сторонами.

14 С таким же успехом он мог бы назвать его софистическим разумом. Впрочем, для Канта эти понятия почти тождественны.

15 Дж. Реале, Д. Антисери. Западная философия от истоков до наших дней. Том 3. СПб., 1996 С. 646

16 П. Гайденко. История новоевропейской философии в её связи с наукой. М., 200 °C. 388

17 Авторам не известны работы ученых, занимающихся конкретными проблемами и использующих при этом диалектический метод. Но зато они часто сталкивались с религиозными философами, которые, попадая в логическое затруднение, восклицали: «Ну почему вы используете только формальную логику?! Ведь есть же ещё и диалектическая логика, где противоречие, в котором вы нас уличаете, оказывается оправданным и необходимым».

18 Пагубность «гегелевского духа» для любой научной теории в свете всего выше сказанного нам представляется очевидной.

19 Совсем не случайно Гегель начал свою философскую деятельность с философии христианства, которому и посвящены его ранние работы.

20 Сначала мы сомневались в необходимости подобной сноски, поскольку адресуем наш текст специалистам в области философии. Но неожиданно мы вспомнили об одном нашем коллеге, профессоре, докторе философских наук, убежденном марксисте, который, как свидетельствует наш опыт, совершенно не знаком с историей философии, а знаком лишь с учебниками марксистско-ленинской философии. Вне всякого сомнения, ознакомившись с нашим текстом, он возмущенно заметит, что авторы – глубоко невежественные люди, которые совершенно не понимают предмет, о котором пишут. Он уверенно заявит: общеизвестно, что Гегель никогда не был метафизиком, наоборот, он был диалектиком и всегда выступал против метафизики. Поскольку специалистов подобного рода по-прежнему достаточно много в российской философии, мы сочли всё же нужным предупредить, что термин «метафизика» мы употребляем не в специфическом гегелевско-марксистском значении, но в значении принятом в общемировой философской практике. То есть под метафизикой мы понимаем «науку» о сверхчувственном. В этом понимании термина Гегель, безусловно, является ярким метафизиком.

Кроме того, мы хотели бы заметить, что гегелевское понимание метафизики, поддержанное впоследствии Марксом и марксистами, является крайне неудачным и оказывается