Ночи тайного агента - Георгий Иванович Киселев

последнее подумать: вот и смерть пришла.

Но костлявой с косой или авторучкой я не увидел, не увидел и пресловутого сверкающего колодца в пустоте. Просто кто-то щелкнул выключателем, и я погрузился во мрак Бесконечности или Абсолютного Нуля.

Все болело, тошнило, чесалось, горело… Я пребывал во мраке, но муки омывали меня снаружи и изнутри, во всех вообразимых и немыслимых ипостасях.

«В ад угодил!?» — первое, что шевельнулось в больной голове.

Но вскоре мрак рассеялся, материализуясь в знакомое лицо.

— Холл!!! И вы угодили на сковородку?! Хотя, чему удивляться, по вас давно скучает Вельзевул и его братия.

— Размечтались, — улыбнулся комиссар.

И хоть во мне все болело, едва соображал, но понял: в аду комиссар хныкал бы, словно нашкодивший малыш. Значит и меня не варят черти в цветных чернилах.

— Мы вас выкупили за 10 тысяч тонн бумаги каждого, подтвердил мои догадки Холл.

— Хорошо еще, что наше прошение об обмене едва успело пройти все бюрократические инстанции Бюрократии. Еще минут на 20 опоздай, и мы не смогли бы вывести вас из комы, — продолжал под мерзкую улыбочку вещать мой Галактический начальник.

Ох, как хотелось приложиться кулаком по этой веселой роже, да только сил не было даже пошевелить рукой. Правда, с другой стороны я был безумно рад видеть комиссара, дышать, жить.

Комиссар отошел на пару шагов. Я с большим трудом повернул голову. У противоположной стены палаты лежал Сато, в него вливалась свежая кровь и вытекала синяя гадость.

Комиссар повторил ритуал приветствия, но в ответ ничего не услышал. Видно Сато решил: молчание — золото. Видимо моего друга по несчастьям посетили совсем недобрые мысли о шефе, я думал о нем наверняка еще хуже. Но главное: Сато тоже жив.

Наконец Холл затоптался и смолк, чувствуя совсем не радушный прием. А он то мечтал, как мы запоем дифирамбы освободителю.

— Ну, ладно, — наконец выдавил он. — Завтра навещу, а то вы еще совсем вялые и синие.

Лицо Сато действительно отливало неестественной синевой. Хорошо, что я себя не видел в зеркале.

На следующие сутки мы уже вставали, силы прибывали, и даже синее отражение не могло разрушить радость в сердце. Все же восстать из мертвых событие не ординарное. Вот только Холла простить никак не мог. Ведь он мог и не рисковать мной, а попросту выкупить Сато из заключения. И за одного простого зека заплатил бы даже меньшее количество бумаги, чем за двоих закоренелых осужденных на смерть преступников.

В середине дня появился Холл.

— О! Уже ходите!? И почти белые, — явно льстил нашему внешнему состоянию он.

Холл протянул мне баночку с кремом.

— Это белила. Скорее мажьте. Я вас должен немедленно отправить домой. Через 5 минут закрывается пространственно-временная щель, а откроется ли она вновь, я не знаю.

Я сразу же зачерпнул белый крем и растер на лице и руках.

— Скоро вы совсем вернетесь в норму, — успокаивал лживый комиссар, ему соврать — раз плюнуть. — Ну, а пока вас выручит грим.

Лишь я нанес белую массу, как Холл, даже не поблагодарив меня за смертельно опасную работу, перебросил в мою квартиру.

Я сидел за праздничным столом, а из-за двери слышал голос жены:

— Вот горячее поспело, запеченная курица.

Дверная ручка повернулась. А спустя пару секунд в проеме появилась жена с дымящимися жаром и изумительным ароматом курицей, и картошкой.

— А где Мороз?

— Испарился.

— А я и не слышала, что бы дверь открывали.

— А он через форточку, он же сказочный, — почти не соврал я.

— Ой! А что это с тобой?!

— Не понял?

— Синий какой-то?

— Новогодняя маска, не обращай внимания.

«Даже крем не помог!» — зло вспомнил Холла. И сами мысли о комиссаре навеяли поток черного негатива.

Но слюна в голодной глотке и румяная корочка на куриной ножке развеяли дурные мысли. Зубы впились в ароматную сочную мякоть, и Бюрократия хоть на время перестала терзать отвратительными воспоминаниями.

— С Новым Годом! С новым счастьем! — подняла шампанское жена.

Наши бокалы прозвонили радостную мелодию, а уста слились в сладком поцелуе.

2007 г.

ДВЕРЬ

Погибни день, в который я родился, и ночь, в которую сказано: "зачался человек!"

Последние строки меня взбесили. Я размахнулся во всю силу своего уродливого тела, с остервенением швырнул Библию в угол.

Что значат вопли ветхозаветного Иова в сравнении с криками моей души? И Библия не приносила успокоения. Я жить не желал, но и боялся смерти. Конечно, меня страшила не смерть, небытие, а смертные муки. Интересно почему? Каждое мое мгновение — мука. Чего мне еще бояться?

Я поднялся с матраца — единственного имущества помимо Библии, залатанного костюма с червонцем в кармане, сношенных кед и костыля. На подоконнике лежал сухарь. Со второго захода удалось ухватить его дрожащей рукой, и он заскрипел под кровоточащими, гнилыми зубами. Еще один зуб треснул, и я выплюнул его обломок вместе с остатками сухаря, кровью. Боль в зубах, ощущение безысходности росли от вида моей лачуги, и я вышел из унылой комнаты.

Я хромал, привычно трясясь всем телом, по улице. От синдрома Паркинсона не избавиться. Но не избавиться и от хромоты, от горба, от врожденного порока сердца, от…

От перечисления моих страданий всплыло бешенство, и проклятый Паркинсон перекосил мое лицо. Я, словно исчадие ада, дико вращал глазами, астматично сипел, покрывался, испариной, трясся.

Эта неистовая пляска ошеломила, исказила страхом лица компании уличных переростков, к которым привела меня судьба. Злоба за свой нелепый страх омрачила их убогие души жестокостью. Их лица из растерянно-испуганных преображались в дикую свору зверей.

− Смотри, какой красавец?! − прорычал вожак.

Вся свора, улюлюкая и ржа, закружилась хороводом, тыча в меня кто пальцем, а кто и кулаком. Предводитель размахнулся и выбил осколок зуба.

Боль в челюсти сразу ослабла, и я с надеждой и радостью взглянул на бесплатного хирурга-стоматолога. Неужели конец мукам? Убьют? Быстрее бы!

Радость и кровь смешались на моем лице, и довели свирепость главаря до неистовства.

− Рви недоноска! − визжал он. — Такая падаль имеет миллионы.

Мой костюм со свалки затрещал, расставаясь с карманами и последним червонцем. Пара ребер гулко хрустнула, а кровь пошла обильно из носа и рта. Но я был так привычен к боли, что не терял сознания. Я трепетно ждал избавления.

− И это все? − разочарованно вертел червонец один из уличной компании. − Вот гнида! − и он со смаком врезал ногой в живот.

Все как-то разом остыли, пошли вдоль улицы, громко обсуждая, сколько поддачи можно купить на червонец у самогонщицы