К Колыме приговоренные - Юрий Пензин

Подумав, о чем бы ещё написать, Никита вспомнил, что недавно к нему в детдом приходил странный дядька. «Ах, совсем забыл! — написал он. — Приходил ко мне какой-то дядька и сказал, что он мой папка. Но это не тот папка, который жил у нас, когда тебя забрали в тюрьму. Этот был с бородой. Ты уж напиши мне, кто у меня настоящий папка. И вот ещё что, — вспомнил Никита, — наша Кривоножка сказала мне, что ты лишена материнства. Что это такое, я не понимаю. Напиши мне, мамка, и об этом. А Кривоножка, — решил добавить Никита, — сама шлюха. Я видел, как она целовалась с Казимиром в учительской».

У Никиты устала рука, и он решил передохнуть. Подойдя к окну, он увидел за ним свою учительницу, Марию Ивановну. Она шла в сторону своего дома с двумя тяжёлыми сумками. Шла она, переваливаясь с боку на бок, как утка, а оттого, что сумки оттягивали ей руки, она была похожа ещё и на деревенскую бабу, несущую с реки в вёдрах воду. Вернувшись к столу, Никита решил написать и о ней.

«А учительница наша, Мария Ивановна, очень добрая. Всех жалеет. Один раз она брала меня к себе домой. Наелся я у неё от пуза, и она мне говорила, что у вас есть зачеты. Ты уж, мамка, их заработай. Вдвоём, когда тебя выпустят, нам будет легче».

На этом Никита решил закончить письмо, но услышав, как на улице городские ребята с весёлым смехом пробежали в сторону речки, добавил: «На улицу нас пускают редко. Когда делать нечего, я сижу у окна и всё думаю о тебе».

Не успел Никита выдрать из тетрадки листы со своим письмом, как в дверь сильно постучали. Растерявшись, он не знал что делать. В классе спрятаться было негде, а дверь всё равно откроют. По голосу за дверью он узнал, что стучит Кривоножка.

— Открой! — кричала она и всё сильнее дёргала дверь. Ворвалась Кривоножка в класс, когда швабра сама выпала из дверной ручки.

— Дай сюда! — вырвала она из рук Никиты тетрадку и тут же стала читать его письмо. Читала она вслух, растягивая слова и, делая ударения на том, что запрещалось писать детдомовцам. Хватило её только до того места, где Никита написал, что она шлюха.

— Сучонок! — взвизгнула она и так ударила Никиту по лицу тетрадкой, что у него потемнело в глазах. После этого она порвала тетрадку на мелкие кусочки и заставила Никиту выбросить их в урну.

II

Никита был готов убить Кривоножку. «Шлюха! Шлюха! Шлюха!» — зло шептал он, уткнувшись лицом в подушку и заливаясь слезами, а когда представил, как и мамка, не получив его письма, тоже будет плакать, чуть не разревелся на всю палату. А ночью ему приснился страшный сон. За ним, тяжело топая сапогами, бежал по коридору Казимир, в руках у него была плётка, размахивая которой, он кричал: «У-у, гадёныш!» Выгнав Никиту из коридора в зал, где детдомовцы уже были выстроены в линейку, он стал кричать: «Бейте его! Бейте!» От этого сна Никита проснулся и снова стал плакать. Он знал, что завтра Казимир его накажет.

Наказал Никиту Казимир не так, как это ему приснилось. Окинув линейку злым взглядом, он вывел из строя Никиту и приказал Кривоножке:

— А ну-ка, Анжелика Сидоровна, спросите у этого гадёныша, что он писал ночью.

— Ах, Казимир Иванович, да что тут спрашивать! — обиженно вздёрнула плечиками Кривоножка. — Пусть сам и расскажет.

Так как Никита не знал, что говорить, она стала задавать ему наводящие вопросы.

— А расскажи-ка нам, как это Зубарев, или по-твоему, Зубарь рукавички у ребят крадёт? — спрашивала она. — И как это ты его уже в колонию отправил?

Захлёбываясь слезами, Никита стал плакать.

— Перестань плакать, твои слёзы ничего не стоят, — повысила она голос. — А про Скувылдину что писал? — шла она дальше. — А про Лёшку своего? Не помнишь? Ну, а что про Казимира Ивановича нашего ты писал, я и спрашивать не хочу.

— Кто?! Я краду?! — закричал Зубарь из строя. — Я краду?! Да я тебя, падлу…

— Да он ещё и не то писал! — окрылённая его поддержкой, воскликнула Кривоножка.

По её выходило, что в письме Никита охаял весь коллектив детдома, но о том, что она шлюха и целуется с Казимиром в учительской. Кривоножка умолчала.

— Казимир Иванович, в карцер его! — орал Зубарь, а Кривоножка, сделав вид, что плачет, отвернулась к окну.

— Карцеров у нас нет и не будет! — перебил его Казимир и приказал запереть Никиту на двое суток в холодный чулан.

— Ах, Казимир Иванович, — глубоко вздохнула пришедшая в себя Кривоножка, — вы так правы, так правы! Конечно же, в холодную его. Пусть там и пишет свои письма.

Никите стало страшно. Совсем недавно в чулане, куда его решили посадить, всю ночь пролежала мёртвая тётка. Когда утром Казимир с двумя мужиками выносил эту тётку из чулана, он видел её в синих подтёках лицо и колотушками раскинутые на носилках жёлтые ноги. Представив себя в этом чулане, Никита от охватившего его ужаса перестал плакать и, как показалось, провалился в холодную яму, из которой уже никогда не выбраться.

И Никита решил бежать из детдома. И сделать это надо, думал он, пока его ещё не посадили в чулан. Помогла ему убежать Скувылдина. В туалет, где он спрятался, чтобы во время завтрака выскочить в окно, она принесла ему его шубур и шапку.

— Я Кривоножке не верю. Она стерва, — сказала на прощанье Скувылдина, а когда Никита стал натягивать на себя шубур, она подала ему бумажный свёрток. В нём лежали кусочек хлеба и котлетка. Никита хотел поблагодарить Скувылдину, но вместо этого заплакал. Видимо, такое случается со всеми, кто, оказавшись один на один со своим горем, вдруг ощущает на себе чьё-то тёплое участие.

— Ты, Никита, не плачь, — увидев его слёзы, сказала Скувылдина. — Там, — махнула она рукой за детдом, — тебе лучше будет.

Выскочив в окно и перемахнув через оградку, Никита бросился бежать по улице. Ему казалось, что за ним гонятся и вот-вот схватят. В одном из проулков, спрятавшись за чей-то сарай, он просидел до вечера, а когда улицы опустели и в городе стало тихо, Никита пошёл искать дом, в котором они жили с мамкой. Он помнил, что район, в котором они жили, назывался Нахаловкой, а за их домом была глубокая канава, в которой, когда мамки долго не было и сильно хотелось есть, он собирал пустые бутылки и, сдав их в киоске по двенадцать копеек за штуку, покупал себе хлеба. Теперь он решил в этом доме жить один, пока мамку не выпустят из тюрьмы. Конечно, он понимал, что без неё ему будет трудно. «Ничего, — успокаивал он себя, — проживу и на бутылках». В канаве, у которой мужики каждый день пили водку, их было всегда много. Успокоив себя таким образом, Никита повеселел и даже решил, что когда мамка выйдет из тюрьмы, они заберут к себе Скувылдину. «Не помешает», — подумал он и смело направился в ту сторону, где, как казалось ему, находится Нахаловка. Ориентировался Никита по высокой трубе, что, как он помнил, стояла у кочегарки, недалеко от их дома. Однако, добравшись до этой трубы, Никита понял, что попал не туда: и труба, и сама кочегарка были совсем не похожими на те, что стояли рядом с его домом. А когда он, оглядывая город, стал искать свою трубу, его бросило в жар: весь город был утыкан трубами, и все они, как близнецы, были похожи друг на друга. Никита растерялся. Холодное в закате солнце уже пряталось за сопку, улицы пустели, выскочившая откуда-то злая собака стала его облаивать. Убегая от неё, Никита юркнул в подъезд первого попавшегося на глаза дома. Там на лестничной площадке последнего этажа он забился в тёмный угол. Что делать? Постучаться в чью-то дверь и попросить, чтобы оставили на ночь, он опасался: вдруг сдадут в милицию! Никита хорошо знал: всех беглецов в детдом приводили милиционеры. Спуститься вниз и выйти на улицу? Он боялся там и собаки, и наступающей ночи.

Ничего не оставалось, как ночевать на лестничной площадке. Смирившись с этим, Никита успокоился. Перед сном он съел скувылдинские кусочек хлеба и котлетку.

Проснулся Никита оттого, что кто-то его толкал в бок. Высунув голову из шубура, он увидел над собой маленькую старушку. Она ему ласково улыбалась и спрашивала:

— Ты чегой-то тут спишь, соколик? Ай дома своего нету?

Никита хотел было шмыгнуть у неё из-под ног, но раздумал. У старушки было доброе лицо, остренький, как сосулька, носик, а когда она улыбалась, казалось, из глаз у неё выскакивают смешные искорки. «Эта в милицию не сдаст», — решил Никита, и когда старушка пригласила его к себе, он согласился. У неё он напился чаю с вареньем, узнал, как пройти в район своей Нахаловки, а когда она спросила, кто он и откуда, Никита сначала растерялся и не знал, что ответить, а потом, не очень отдавая отчёт, зачем, придумал историю, как, возвращаясь поздно вечером от родной тётки, заблудился в городе.

— Ой, пострел, омманываешь! — не верила старушка.

Чтобы показать ей, что он говорит правду, и убедить её в том, что он не из каких-нибудь там бродяжек, Никита сказал, что отец его чуть ли не самый главный начальник в городе.