К Колыме приговоренные - Юрий Пензин

— А это ты был? — спросил Никита.

— Конечно! — обрадовался дядька. — Я! Помнишь, мы ещё в цирк с тобой ходили. Там клоун был, а потом львов показывали.

Никита этого не помнил.

— Ну, ничего! — успокоил его дядька. — Всё вспомнишь! Вот погоди, закончу поле, заберу тебя, и заживём мы, Никита, с тобой — ай да ну!

Уже перед тем, как уйти, он признался, что Никите он не родной папка, а как бы приёмный. На мамке он женился, когда Никите и года не было.

— Ну, ничего! — снова стал успокаивать он Никиту. — Не это главное! Главное, что мы будем вместе!

Никита не знал: верить ему или нет. Сначала ему казалось, что этот дядька его заберёт, но когда стали прощаться, и он стал думать о чём-то своём, Никита решил: не заберёт, обманет и он.

В бараке Никита долго не мог уснуть, всё думал об этом дядьке. «Нет, не заберёт!» — решил он окончательно и, расстроенный, встал с кровати и подошёл к окну. За окном уже стояли сумерки, было тихо, из-за гор вылазила большая луна. И тут Никита увидел: Тётка, а за ним Лола идут в сторону кладбища. «Куда это они? Ведь ночь скоро!» — не понял он. Заподозрив в этом что-то неладное, Никита оделся, тихо вышел из барака и, спрятавшись в кусты, стал следить, куда они пойдут. Вскоре они скрылись за кладбищем, и он, подкравшись к ним, стал смотреть, что они будут делать.

Тётка, присев на крайнюю за кладбищем могилу, пригласил сесть рядом с собой Лолу. Подозрительно посмотрев вокруг: не видит ли их кто, он достал из кармана фляжку и сказал:

— Выпей, Лолочка, это морс.

— Я здесь боюсь, — захныкала в ответ Лола.

— Дурочка, лагерь-то рядом, — стал успокаивать её Тётка.

Но Лола всё хныкала. Тогда Тётка вдруг рассердился.

— Да пей ты, дура! — закричал он и стал тыкать ей в губы свою фляжку.

Руки у него тряслись, а лицо дёргалось. Лола выпила и через несколько минут свалилась на могилу, как мёртвая. И тут Тётка стал её раздевать. Снял с неё платье и трусы, и уже, дёргаясь, как в припадке, разделся сам и набросился на голую Лолу.

— Ты что, гад, делаешь?! — закричал Никита.

Тётка вскочил с Лолы и, вздёрнув на себя штаны, хрипло спросил:

— Ты один?

Что было дальше, Никита помнил плохо. За ним бежал Тётка, а он, не разбирая, что под ногами, от него убегал. Уже подбегая к дизельной дяди Егора, он стал кричать:

— Помогите! Помогите!

А дядя Егор, как всегда в это время, был пьяным. Не разобравшись, в чём дело, он стал пулять из своей берданки в воздух и кричать:

— Держи вора!

Когда же он понял, что случилось, бросился за убегавшим в лес Тёткой. Со второго заряда он попал ему в ногу. Вскоре поднялся весь лагерь, и с помощью Казимира Тётку связали, а Лолу, укутав в одеяло, принесли в барак. К утру, не приходя в сознание, она умерла. Тётку увезла милиция, а когда детдомовцы вернулись из лагеря, они узнали, что и Скувылдина, отравленная им, перед смертью была изнасилована.

VI

Дядька с бородой, или он же теперь уже приёмный папка, Никиту не обманул. В конце лета, перед самой школой, он пришёл в детдом, и не один, а с очень красивой, похожей на большую куклу с белыми кудрями, женщиной. В руках у него была большая, спортивного покроя сумка, в которой лежала одежда для Никиты, а женщина оказалась его нынешней женой.

— Ну, посмотрим, посмотрим, — смеялась она и смотрела на Никиту тоже, как на куклу. — А ничего. Парень — что надо! — гладила она его уже по голове.

У неё были пухлые, как у девочки, губы, а когда она смеялась, было видно, что зубы её наполовину золотые. Дядька с бородой казался намного её старше, хотя тоже выглядел хорошо. С чёрной, клинышком, бородкой, со смуглыми скулами и прямым носом он был похож на красивого татарина.

Никите было собраться, что нищему подпоясаться. Он побежал в палату, забрал из тумбочки подаренный ему компас, а с вешалки прихватил свой шубур и шапку. «Пригодятся» — решил он, но жена дядьки, увидев эти шубур и шапку, рассмеялась:

— Ты уж оставь их кому-нибудь.

Оставил их Никита Лёшке, у которого, как он знал, никого из родителей в живых не осталось, они утонули на сплаве леса. Лёшка стоял грустный, было видно, что ему не хочется расставаться с Никитой. Да и сам Никита, когда уже совсем собрался и надо было уходить, вдруг почувствовал, что и ему не очень весело. Что-то, показалось, опустилось в груди, а когда он увидел, что все детдомовцы вышли на крыльцо его провожать, он чуть не заплакал. Ведь он хорошо понимал, что им едва ли выпадет такое счастье, какое выпало ему. Среди провожавших стояла и Кривоножка. Она тоже махала ему рукой, а когда Никите показалось, что она плачет, он подумал: «Зря я ей тогда стекла подсыпал».

В квартире, куда привели Никиту, было тепло и уютно. В одной комнате, посредине, на толстых резных ножках стоял круглый стол, важно, словно его тут ничего и не касалось, выпячивался от стены диван, напротив, весь в позолоченных узорах, стоял шкаф с книгами. В другой комнате чуть ли не всю её половину занимала тахта, за ней стоял голубой торшер, а рядом на стене висело большое зеркало, под которым на тумбочке лежали разноцветные флакончики и коробочки. Такого Никита никогда в жизни не видел, даже у Марии Ивановны, детдомовской учительницы, этого не было. Растерявшись, Никита юркнул на кухню и там притих.

— А ты чего это здесь? — рассмеялась жена дядьки и вдруг без всякого перехода сказала:

— Ну, вот что, Никитка. Давай без всяких папок-мамок. Его, — кивнула она в сторону дядьки, — зови дядей Валей, а меня — тётей Леной.

После ванны, в которой Никита даже пытался поплавать, сели за стол. Всё было вкусно, но особенно Никите понравились блинчики с изюмом. Он их съел, наверное, штук пять, и съел бы больше, но неудобно было перед тётей Леной. Спать Никиту положили на диван. И хотя на нём было удобно, не давило ни бока, ни спину, уснуть он долго не мог. Он думал: а что сейчас в детдоме? Наверное, тоже, как и он, легли спать, может, кто-то ловит тараканов, а кто-то просто сидит на своей кровати и о чём-то думает.

Утром дядя Валя сообщил, что через день он летит в поле собирать остатки своих отрядов, а Никите сказал, что заберёт его с собой. «Вот это да!» — обрадовался Никита и стал собираться в дорогу. На следующий день они встали рано и, позавтракав, поехали в аэропорт.

В аэропорту дядю Валю, оказывается, многие знали и при встрече пожимали ему руку. После того, как он сходил в диспетчерскую, за ним стал бегать какой-то коротышка с круглым, как арбуз, брюхом и просить:

— Валентин Петрович, может, уступишь вертолёт? Молоко на Моме киснет.

— У тебя молоко, а у меня люди, — твёрдо отвечал ему дядя Валя.

«Наверное, большой начальник, — подумал о дяде Вале Никита. — Вертолётами командует».

А дядю Валю уже опять окружили люди, он им что-то объяснял, вынув из планшетки карту, что-то на ней показывал Никите, сидевшему в углу на рюкзаке, хотелось подойти к дяде Вале, послушать, о чём там говорят, но он боялся: вдруг кто-то оттолкнёт его и скажет: «А это ещё кто такой под ногами путается?» А он не «кто такой», он сын, пусть приёмный, но сын Валентина Петровича.

Вертолёт, прежде чем оторваться от земли, сначала на ней два раза подпрыгнул, а потом так быстро взмыл вверх, что у Никиты захватило дух.

— Что, страшно?! — смеясь, кричал ему дядя Валя, но в вертолёте стоял такой гул, что Никита только и услышал: «О-о, …а-ашно?» Стало тише, когда, набрав высоту, вертолёт пошёл по своему курсу. В иллюминатор Никита видел, как, убегая назад, и дороги, и речки становятся прямыми, как стрелы, а дома, которые на земле казались большими, вдруг становились игрушечными. Уже в самом небе вертолетчики позвали Никиту в кабину. Зайдя в неё, он обмер от страху. Ему показалось, что стеклянное брюхо кабины, под которым зияла глубокая пропасть, сейчас обвалится, и Никита вместе с вертолётчиками полетит в неё. Когда он пришёл в себя, один из вертолётчиков посадил его в своё кресло и дал в руки руль. «Вот это да!» — обрадовался Никита и так крепко сжал руль, что, казалось, никто его уже от него не оторвёт.

Второй раз Никите стало страшно, когда вертолёт стал заходить на посадку. При развороте ему показалось, что горы, находившиеся до этого внизу, вдруг стали падать на вертолёт справа, а потом, при новом развороте они стали падать слева. Только когда вертолёт выровнялся, Никита понял, что это не горы падали на вертолёт, а он поворачивался к ним то одним, то другим боком. Из вертолёта Никита вышел с лёгким головокружением. Хотя он стоял уже на твёрдой земле, ему казалось, что он всё ещё летит в небе.

Загрузившись какими-то ящиками, вертолёт взмыл в небо, а дядя Валя с Никитой остались у геологов. Несмотря на то, что в вертолёте Никита натерпелся страху, глядя ему вслед, он думал: «Вырасту, обязательно вертолётчиком стану».

Геологи дядю Валю встретили с большой радостью. Наварили из хариуса ухи, из оленины сделали поджарку, а когда он достал из своего рюкзака фляжку спирта, они дружно крикнули: «Ура!» Выпив, они под гитару пели свои геологические песни, дядя Валя с ними тоже пел и был похож уже не на красивого татарина, как раньше, а на артиста из кино, которое Никита видел ещё в детдоме.