За закрытыми дверями - Майя Гельфанд

теплом его тела был ее дом. Так уютно было ей, так непередаваемо спокойно и чисто, что казалось, будто только рядом с ним и есть ее жизнь, а без него – недвижимая, висящая пустота, которая поглощает ее, Сонино, существо.

Конечно, она давно простила ему тот неудавшийся летний роман и его постыдное бегство. Но она никогда не забывала о своей юношеской любви и вспоминала изредка с грустью, как несбывшуюся мечту. Хотя нельзя сказать, что эти воспоминания составляли важную часть ее жизни.

Теперь же, когда они встретились после стольких лет, каждый со своей биографией и своим накопленным опытом разочарований, их влечение вспыхнуло вновь, но превратилось в более глубокое и осмысленное чувство.

Увидев Леонида, Соня вновь затрепетала, как невинная девочка, будто не было этих лет разлуки, будто не было целой жизни… Но вместе с тем она была взрослой женщиной со своими принципами, правилами и привычками и не собиралась жертвовать ими в угоду новому любовнику. Личный комфорт был для нее гораздо важнее.

Когда Леонид вошел в ее квартиру и увидел вызывающую картину на стене, он только брезгливо скривился:

– Что это за пошлость?

– Это модно, – отрезала Соня.

Леонид еще раз скривился, но промолчал.

* * *

Они не скрывали своих отношений. Хотя он был небольшой любитель тусовок и светской жизни, но ради Сони изменил своим привычкам. Они ходили в рестораны, ездили за границу, присутствовали на закрытых вечеринках, куда приходили мужчины с любовницами… Даже устраивали в ее экстравагантной квартире домашние концерты, как она и мечтала когда-то. Бюсты Платона и Аристотеля неожиданно для себя стали объектами внимания многочисленных посетителей, которые толпились теперь в доме практически постоянно. Однажды Платон даже пострадал от неосторожно вылитого бокала шампанского, а Аристотель возмущенно нахмурился, когда обнаружил на своем гипсовом носу чьи-то забытые очки.

Любаша мигом разнесла по артистической тусовке весть об изменениях в личной жизни Леонида. Тусовка восприняла новость с жадностью, не переставая хихикать и пересказывать эту историю бесчисленное количество раз.

Соня очень легко и естественно вошла в его среду, и ее приняли благосклонно, даже доброжелательно. Привлекательная, современная молодая женщина, лишенная предрассудков, безусловно, принадлежала к богемному кругу. «Экспортный вариант», – как назвал ее один из его коллег, и ей это очень льстило. Быть спутницей известного, талантливого, успешного человека было приятно. Отсвет его славы падал и на нее. Ее соцсети каждый день пополнялись новыми и новыми совместными фотографиями: вот они катаются по пустыне на квадроциклах, вот занимаются подводной охотой, вот отправляются на горнолыжный курорт… Они совершенно не стеснялись этой запретной связи и уж точно не стремились ее скрыть.

На свое счастье, Наталья была далека и от светской, и от виртуальной жизни.

Соня умела говорить много и ни о чем, улыбаться обворожительно, но не соблазнительно, вежливо интересоваться новостями и здоровьем, выказывая искреннюю заинтересованность. Она была в курсе всех театральных постановок, всех модных новинок и самых посещаемых культурных мероприятий. Если она чего-то не знала, что случалось редко, то обязательно проделывала домашнюю «работу над ошибками» и к следующей встрече в их «музыкальном салоне» была уже осведомлена и легко бросала звонкие названия, термины, цитаты из критических статей в газетах.

Их отношения несли на себе печать двусмысленности. С одной стороны, он был по-прежнему женат на Наталье и не собирался разводиться. С другой – значительная часть его жизни проходила без нее. Пока он пил шампанское, она сидела дома и ждала его. Пока Соня методично, бесцеремонно, с бульдожьей хваткой занимала все ее позиции, Наталья ждала его. Он запутывался в паутине лжи, лицемерия и фальши, а Наталья упрямо продолжала его ждать.

Преступность связи придавала ей особую пьянящую боль, но чувство унижения, что испытывала Соня, ощущая себя незаконной, непризнанной женой, которую нужно стесняться и которой можно не бояться, исчезало в тот в тот момент, когда они оказывались вдвоем. Когда ничего, кроме их единения, не существовало вокруг, и осязание его давало покоряющее чувство дома. Когда вместе с ним она была на своем месте, все вокруг переставало иметь значение. Но он неизменно, даже после упоительных совместных заграничных поездок, которые объяснял творческой необходимостью, возвращался домой.

* * *

Когда он уходил, ее ожидание превращалось в кошмар. Ей казалось, что больше никогда она его не увидит, никогда не прикоснется к нему и оттого навечно останется в глубоком, как овраг, бездонном одиночестве. С ним же наступало такое удивительное спокойствие, что, казалось, и не было этих мучительных часов, дней, ночей ожидания.

Она знала, что он чувствует то же. Она знала, как он торопится к ней. Она знала, как надежно ему с ней. Она знала, что он влюблен.

Ей было не понять, что держало его возле женщины, которая была ему скучна. Женщины, давно потерявшей свою женскую привлекательность, ставшей немым приложением к нему. Разве могла она сравниться с яркой, гордой, сильной, независимой Соней, опытной в делах любовных, искушенной в светских беседах? Она, только она должна была быть рядом с ним, должна была украшать и оттенять его талант! Она должна была занимать место его второй половины, его супруги и музы. И ей казалось, что это вопрос решенный, настолько очевидной была пропасть, разделявшая двух женщин.

Леонид

Неожиданная страсть настолько глубоко пронзила Леонида, что всколыхнула давно забытые мечты. Последние годы он пребывал в мурлычущем состоянии довольства и скуки. Устоявшийся мир, сытый, как