Державю. Россия в очерках и кинорецензиях - Денис Горелов

Надо будет в выходные девятые классы в культпоход отправить, им полезно.

Там книжку человеку в обиду не дают

На сахалинском фестивале «Край света»-2015 представлен телепроект «Главкнига»

«Главкнига» — высшего достоинства и сверхвысоких целей обманка. Это телесерия часовых кинопроб к великим романам былого и современности, которые на самом деле никогда не будут поставлены. Ведущим режиссерам новой России предложено поиграть в экранизацию любимых книг (Борис Хлебников выбрал «Остров сокровищ», Александр Велединский — прилепинскую «Санькя», остальные думают). Романы великие, режиссеры первостатейные, артисты самые-пресамые и выкладываются честно, зная, что играют не репетицию, а конечный результат под беглые воландовские комментарии ведущего серии Федора Бондарчука.

Фишка — разные лики любимых героев, варианты интонаций всем известных монологов, грим-костюм и актерская кухня. Сверхзадача — подвигнуть заинтересованных мам-пап усадить чадо за ими же любимую книжку. Сроки — все вышли. Сегодня дети уже появляются у родителей, последней книгой которых был букварь.

Михаил Ефремов примеряет протез Джона Сильвера. Кряхтит, подмигивает, ефремствует вовсю; его Сильверу зримо не хватает мата. Все на свете знают, что Сильвер был толстый, хотя у Стивенсона написано «долговязый». Чтоб угодить всем на свете (а больше всех себе), режиссер Хлебников пробует своего любимого артиста Евгения Сытого — колобка леоновской комплекции. Сытый знает, что перекомиковать Ефремова не удастся, и играет жесткий реализм: глядит не мигая в упор. Реплика гонцу с меткой «Садись, я же тебя не съем» звучит у него как «Садись, я же все равно тебя съем прямо сейчас». Захваченный чужим азартом Бондарчук тоже надевает сильверовский камзол и спрашивает, какой жанр играем. Если мультфильм студии Татарского, то Ефремов непобедим. Ответ: играем, что хотим. Бондарчук произносит «И живые позавидуют мертвым» так, что живые начинают на всякий случай завидовать мертвым.

На Бена Ганна пробуется сценарист Мурзенко, любимый народом за «Мама, не горюй» и Фашиста в «Брате-2». Его философичная отмороженность вполне корреспондирует с образом островного отшельника. С ним соревнуются Александр Паль — брат-бандит из «Горько» — и Сергей Наседкин, решивший играть плотоядного психа. «Наседкин маньяк», — предупреждает актриса-кнопка М. Шалаева, подающая реплики и за Дика Сенда, и за капитана Смоллета. Изнывающий от восторга зал предлагает пробовать на Сильвера тоже женщин: любимую Хлебниковым Анну Михалкову и режиссера Гай Германику с собачкой вместо попугая. «Ей и грим не нужен», — общее мнение.

Хлебников замечает, что «детгизовская» манера вшивать в текст иллюстрации уже после прочитанных эпизодов с отсылкой «К стр. 36» начисто убивала смысл: у читателя уже успевал сложиться образ, и ни один художник не мог ему угодить. Серия же предлагает выбор и побуждает искать наилучшего исполнителя среди знакомых. Фестиваль на скаку назначил своего местного Сильвера (задорный, пропитой, с желтыми шнурками, фанат группы «Ноль») и шалаву в тельняшке из «Саньки» (многие гости когда-то примыкали к НБП и знали ситуацию изнутри). А поскольку режиссер серии Агранович по совместительству оказался генеральным продюсером фестиваля, возможность обсудить, кому играть Ноздрева, а кому ставить Бабеля, представилась на месте.

Ор в ста километрах от Японии не стихал до самого восходящего солнца, японцы жаловались.

Говорили: «Очень у русских горячее отношение к своей литературе. Особенно к Стивенсону».

Наша заграница. Сливки

Любое закрытое общество живо сказкой. Где-то там, за морями, движет людьми благородство, аристократизм, воздух и секс. Не про нашу честь. Эта поэзия чужих миров, никогда не существовавшая в действительности, иногда оказывается ярчайшей страницей блеклого прошлого. «На Западе нет стиляг», — сказал Фред Мэлзу в известной картине.

Они все здесь.

Внутри.

1814. Бонапарт

Соло на барабане

К 200-летию смерти Наполеона

Гроза румяных и изнеженных монархий, за четверть века сокративший население Европы миллионов на 20, сплотивший против себя исторических антагонистов Британию, Испанию, Германию, Австро-Венгрию и Россию, наместник дьявола на земле, одно свидание с которым стоило графу Монте-Кристо полжизни в зиндане, усоп в благородной изоляции «под сдержанный шепот врачей».

Вакханалия человекоубийства ХХ века успешно затмила подвиги Наполеона. Против воли Толстого и Тарле он через сто лет после смерти вернул себе трон кумира амбициозных лейтенантов, вершителя судеб и попрателя монархий. Эра наполеоновских походов облагорожена временем достаточно, чтоб видеть в ней плюмажи и лосины, а не верещагинские горы черепов. Меж тем первую четверть XIX века Европа провела в непролазной мгле. Средняя продолжительность мужской жизни еще не фиксировалась, но сократилась преизрядно от Севильи до Рязани. Лучшие дворянские дома растили сыновей на взаимопотраву. Бессовестный грабеж побежденных вместе с зачистками мятежных территорий вошли в житейский обиход: далекий от морали маленький капрал наследовал стиль чингисханских экспедиций. Желая задушить Британию блокадой, рассекал торговые связи, умертвил отсутствием сбыта целые отрасли и самое рынок. Военная наука была на подъеме, прочие помалкивали в тряпочку.

Долго так продолжаться не могло. Рожденная Великой Революцией французская пассионарность иссякала, сворачивалась, гасла. Великая армия рассыпалась по провинциям империи, неся основные потери в самых полярных точках — Испании и России. Партизанская война, от века объявленная вне закона, а стало быть, с немедленным истреблением пленных, отвечала оккупантам тем же: не по лесам же их с собой таскать (Тарле утверждал, что особо свирепствовал отряд Фигнера). Испанские герильерос по общей темноте и вовсе об этике войны не слыхали. Маршалы-молодцы кто увяз в роскоши, кто замерз в Рославле, кто наместничал в такой глухомани, куда редкая птица долетит. Нельзя исключать и ту простую мысль, что великий император просто надоел Богу. Мерящихся пиписками с Олимпом чаще всего ждет незавидная участь, этот еще легко отделался.

Великих империй против него было целых три — Британская, Российская и Австро-Венгерская, все наличные на тот момент в мире. В ситуации, когда каждая новая победа ничего не прибавляла, а всякое поражение в условиях невозобновляемости ресурсов грозило катастрофой, оставалось только ждать Ватерлоо. Потерпев нещадное число разгромов, растеряв протектораты и уважение подданных, распылив казну, императоры все же