Оттенки серого - Джаспер Ффорде

его хватало. Утром часто находили следы ночных кусающих животных – там, где ночью не было никого из людей. Я сам однажды во вспышке молнии видел пару капибар, пасущихся на траве, и гиппопотама. Но снимок Северуса свидетельствовал о чем-то совершенно другом – о том, что свет исходил из другого источника, а не от ущербной луны, и о том, что этого света хватало для освещения зданий и холмов в течение семи часов. Вероятно, загадочные круги на небе и были этим источником.

– Можно мне взять эту? – спросил я.

– Конечно. Вот это я снимал вчера. – Он протянул мне еще одно фото. – Смотрите.

Снимок получился очень острым: из фабричного окна как раз в нужный момент показался столб света, удачно осветив размозженную голову жертвы.

– Мне нравится этот кадр, – сказал я, – особенно отражение окон в луже крови.

– Спасибо.

В этот момент к нам подошла хорошенькая девушка. Меня, частично скрытого тележкой, она не заметила.

– Привет, плохой мальчик, – обратилась она к Северусу.

Сердце мое упало. То была Имогена Фанданго. Так вот на какую «недолжную привязанность» намекал смотритель!

Тут она обратила внимание, что Северус не один.

– Мастер Бурый! Я… э-э… не увидела вас. Я как раз имела в виду, что Северус плохой мальчик. Мы с ним терпеть друг друга не можем, правда, дорогой?

Но кого она могла обмануть?

– Я никому не скажу, – заверил я ее.

Северус, до крайности смущенный, потер лоб. Имогена робко взяла его за руку, сначала убедившись, что вокруг никого больше нет.

– Мы не знаем, что делать, – призналась она, видимо радуясь, что есть с кем поделиться. – Папа поместил объявление в «Спектре». Он хочет за меня шесть тысяч. Кто этот пурпурный, с которым он просил вас связаться?

– Так, один парень там у нас, – неуклюже ответил я. – Но он, может, и не заинтересуется.

– Хорошо бы! – Ее большие глаза моргнули. – Еще есть надежда. Может, папе все это надоест и он разрешит нам пожениться. Он ведь говорит, что любит меня.

– Он любит в тебе только способность народить пурпурных детей, – проворчал Северус. – Как будто ты и не дочь ему вовсе.

Они заспорили прямо на моих глазах. Я почувствовал себя неловко. Имогена заявила, что ее отец – хороший человек, но «обстоятельства вынуждают его» отдать дочь тому, кто предложит больше. Северус же стоял за решительные действия и туманно намекнул на «крайние меры» – наверное, имея в виду побег.

– Только без глупостей, – предостерег я. – Бегство всегда заканчивается неудачей, и однажды вас посадят на ночной поезд.

– Разве Манселл не утверждал, что надо всегда выбирать меньшее из двух зол? – возразила Имогена. – Потом, говорят, Смарагд – такой большой город, что пара может найти работу и никто не станет задавать вопросов.

– И правда, – согласился Северус. – Можно скрыться в большом городе.

Это не убедило меня.

– Вы не уедете дальше Кобальта.

– Мы подделаем свои цвета. Даже желтые не станут задавать вопросов фиолетовым.

План был безумен – и оба они знали это. Сбежавших влюбленных просто находили и возвращали назад, но подделка цвета каралась десятитысячным штрафом. Дальше – перезагрузка. А при перезагрузке пары всегда разбивали. Значит, Северус с Имогеной впали в крайнее отчаяние. Вот почему он хотел купить мой билет на предъявителя.

– Вам никуда не попасть без билетов.

– У нас есть один, – сказал Северус. – Второй… в стадии переговоров.

– Кортленд предлагает прийти к нему на склад шерсти, и тогда он отдаст мне билет, – объяснила Имогена. – Все здорово, но вот только я получу билет, когда заплачу все сполна.

– Он совсем не собирается отдавать билет.

– Мы знаем.

– Ах чтоб вас!..

– Что?

Я сказал, что ничего такого. На самом же деле все было серьезно. Теперь, увидев эту парочку, я уже не мог свести Берти Мадженту с Фанданго – и, следовательно, получить комиссию в сто пятьдесят баллов. Годовое жалованье рабочего – за какую-то жалкую телеграмму! Такого легкого заработка у меня никогда еще не было.

– Вот что, – сказал я, – цветчик, мой родственник, постоянно ездит в Смарагд. Давайте я кое-что разузнаю и потом расскажу вам. Только без глупостей. И не соглашайтесь на предложение Кортленда.

Оба уставились на меня.

– Почему ты делаешь это?

– Наверное, я хочу для вас того, чего не получу сам. А сейчас извините – я должен заняться полезной работой.

Школа, поэзия, лавка

2.1.01.05.002: Все дети обязаны посещать школу до шестнадцати лет или до того момента, когда пройдут школьную программу, что может произойти раньше.

Школа располагалась в самом конце города – двумя кварталами дальше ратуши, напротив пожарной части. В отношении школьной архитектуры правила были неумолимы, и нельзя было построить, ни даже помыслить ничего более совершенного – все школы в Коллективе выглядели одинаково. Поэтому я отлично знал, куда идти; все было до жути знакомо.

Я прошел через холл, мимо бронзового бюста Манселла и часто цитируемого заявления о задачах школы: «Каждый ученик в Коллективе должен окончить школу со способностями выше среднего». Лишь начав изучать продвинутую арифметику, я понял, что это невозможно, ведь все по определению не могут иметь способности выше среднего.

– Это историческое понятие, уровень, зафиксированный после Того, Что Случилось, – объяснял мой учитель Грег Пунцетти, когда я осмелился затронуть эту тему. – Как еще сравнивать один класс с другим? К тому же этот уровень установлен для того периода, когда образование было куда хуже нынешнего. Это означает, что сейчас ни один ученик не провалится.

Это было правдой – да и в любом случае карьера человека не определялась его способностями или интеллектом. Обычно проходили только следующие предметы: чтение, письмо, французский, музыку, географию, арифметику, кулинарию и следование правилам, когда все садились в кружок и в конце концов соглашались с тем, что правила очень важны. Между собой ученики называли это «киванием».

Я подошел к кабинету главного учителя и нервно постучал в дверь.

– Рада, что вы сможете поработать, – сказала дама, узнав, кто я и что делаю здесь.

Звали ее Энид Синешейка: худощавая, в потрепанном твидовом костюме, с кротким видом, словно ее снедало внутреннее беспокойство. Неудивительно: на полу громоздились, доходя до коленей, пыльные стопки выцветших экзаменационных работ.

– Пока что я покончила с работами, представленными шестьдесят восемь лет назад, – сообщила она с некоторой гордостью за свои достижения, – и надеюсь разобраться с сочинениями тех, кто еще жив, до конца десятилетия.

– Достойная цель, – заметил я, размышляя над тем, как можно тут применить свою теорию очередей. – Извините за вмешательство в ваши дела, но не лучше ли изменить