Царица Армянская - Серо Ханзадян

Мари-Луйс почти не поддерживала разговора, все разглядывала ее, вспоминая

юного Наназити, отмечала, что он был очень похож на мать. Тоже красивый...

«Но, боги, как она болтлива, эта Мурсилисова жена!.. И зачем она тут?..

Ах, да! Я ведь сама ее пригласила. И теперь надо ее слушать? Словно не

она, а я — пленница!.. Нет, я свободна, я могу сама распоряжаться собой,

своими желаниями! Нет ничего превыше свободы личности. Я свободна от мужа,

от богов и даже от самой себя!..»

И Мари-Луйс вдруг резко оборвала разболтавшуюся пленницу:

— Не забывайся, Тагухепа! Ты очень уж разошлась. Тебе следует быть

поскромнее!..

— О великая царица армянская! — запричитала та в ответ. — Я на миг

запамятовала, что отныне мой удел — жалкий плен и безвестность!.. О боги,

может, я когда недодала вам жертвы, что вы так покарали меня?! О

всеславная Иштар, не я ли ежегодно приносила тебе в жертву безвинного

младенца?! За что же ты меня покинула!..

Мари-Луйс, не испытывая к ней ни капли сострадания, резко сказала:

— Принесение человека в жертву — страшнейшее зло. Именно за это вас,

хеттов, и постигла кара, потому вы и пали под натиском моего отважного

супруга!..

— Это же священное, угодное богам дело — принесение им в жертву

человека?! — удивилась пленница. — Кто же может запретить?..

— Я это запретила!

— Ты?.. Царица запретила?!

— Я!..

— Не какая-нибудь простолюдинка, а ты, царица, само порождение

богов?!

— Я, я!..

— О царица армянская! Поостерегись. Человек — ничто в сравнении с

богами. Как же можно пожалеть какого бы то ни было человека, если богам

извечно угодна такая жертва?.. Бойся гнева всевышних.

— Опасность в ином. Ты совсем недавно видела ее воочию, когда

погибало войско твоего супруга.

— О боги, выходит, страна моя повержена?!

— Конечно, — спокойно сказала Мари-Луйс, — ты же знаешь это...

Вошел Таги-Усак. Он явно хотел что-то сказать, но присутствие

пленницы и смутило, и удивило его. Зачем она здесь? Похоже, мирно

беседуют... Странно, что может связывать этих двух женщин?

Таги-Усак подчеркнуто поклонился только своей царице. Она сурово

посмотрела на него и спросила:

— Что с тобой? Ты словно вестник смерти...

— Да, великая царица... Но, может, сейчас не говорить?..

— Почему же, говори, но лучше бы с улыбкой...

— Дело в том, что... — почти шепотом сказал Таги-Усак. — В общем,

супруга этой твоей гостьи больше нет...

Мари-Луйс в душе вознегодовала: выходит, Каранни не исполнил ее

просьбы, не сохранил жизнь Мурсилису? Не значит ли это, что она понемногу

лишается власти?.. Нет, конечно. Да и чего ей, собственно, противиться

такому решению престолонаследника, она же признает его величие и согласна

с волею армянских жрецов и воинов, объявивших его после победы богом?.. И

разве она не желала погибели для хеттского войска?.. И однако...

Мари-Луйс снова грозно глянула на астролога и в полный голос

проговорила:

— Так, так!.. Но почему ты сообщаешь эту желанную нам весть с

каким-то испугом?..

Таги-Усак опустился на колено.

Царица показала ему на дверь, и он вышел, подумав при этом, что почва

под ней, похоже, заколебалась...

Мари-Луйс попросила прислужницу принести из гардеробной черный шарф и

набросила его на голову своей пленницы. Та вздрогнула:

— Это знак траура, царица! Что произошло?

— Восплачь, хеттская царица! Ты овдовела. И я ничем не могу тебя

утешить!

Пленница зарыдала. А Мари-Луйс не без горечи усмехнулась: вот и

обрела друга по несчастью. Взяв в руки кубок, она стала с удовольствием

медленно пить пиво.

* * *

Каранни явился к овдовевшей царице-пленнице.

Усевшись в кресло, он сказал ей какие-то слова в утешение, помолив

богов, чтобы были милосердны к поверженной стране хеттов, и положил перед

ней восковую табличку.

Скрепи эту грамоту своей печаткой, старшая жена Мурсилиса. Он тоже

незадолго до смерти поставил печать под этим решением...

— О чем она? — робко поинтересовалась царица.

— О том, что страна хеттов навсегда уступает нам завоеванную нашим

мечом хеттскую Верхнюю провинцию и возвращает насильственно отторгнутые у

нас Тегарамские и Торгомские земли.

— Так ты ведь уже захватил Верхнюю провинцию, армянский

престолонаследник? Зачем же тебе еще нужна эта грамота?

— Ты, конечно, отчасти права. Грамота и впрямь ничего бы не решала,

не будь названная земля завоевана нашей кровью и нашим оружием. Однако все

же приложи свою печатку рядом с мужниной. Я желаю этого!..

Хеттская царица сняла с пальца печатку и приложила ее туда, куда

указал Каранни. Для нее это кольцо уже ничего не значило и не имело

никакой цены. Если только подарить его надзирательнице, чтобы давала не

тухлой, а свежей воды, когда пить хочется...

— Что ты намерен делать со мной, победитель хеттов? — неожиданно

смело спросила она. — Или я уж не так красива и привлекательна?..

Каранни улыбнулся.

— Почему же? Ты и привлекательна, и красива, вдова Мурсилиса. И я

вижу, что бог любви тебя не покинул. А потому, если хочешь, могу подарить

тебя кому-нибудь из моих воинов.

— Да, да, хочу!.. И буду в благодарность молиться богам за тебя!..

— Однако, вдовствующая царица, права на тебя принадлежат не мне, а

моей супруге.

— Я боюсь ее, боги!

Она уткнулась лицом в ладони и заплакала, а когда снова подняла

взгляд, Каранни уже не было.

Очень ей было страшно при воспоминании о Мари-Луйс, о ее глазах,

которые, того и гляди, ужалят словно змеи.

Очень страшно. Да кому пожалуешься...

* * *

Каранни направился к Мари-Луйс. Может, боги помогли ей смягчиться и

настроиться на примирение?..

С утра до вечера Нуар просит его, умоляет делать все для того, чтобы

вновь обрести близость царицы.

Мари-Луйс встретила супруга с покорностью, но и с величием. Приказала

служанкам принести разной снеди и вина, сама все ему подавала. Каранни

даже показалось на миг, что ее влечет к нему. Но, увы, это только

показалось. Она была далека, как никогда.

Говорили супруги о нуждах войска. Вспоминали о сыне, о недужном царе

Уганне. Мари-Луйс взволновалась, пожаловалась, что ужасно соскучилась по

сыну своему, по дому. Каранни пил вино и согласно кивал всему, о чем бы

она ни говорила.

Собравшись уходить, он сказал:

— Прикажи не оставлять вдову Мурсилиса без присмотра, чтобы не

отравилась или как-нибудь еще не порешила себя.

— Она такого не сделает, не бойся. Эта чувственная самка еще не

отрешилась от земных радостей. Ну а если бы она даже и покончила с собой,

тебе-то какая от того печаль, мой государь?..

— Я хочу увезти ее к нам, в Куммаху.

В глазах у Мари-Луйс сверкнул огонь, но она не обнаружила своего

подозрения и с улыбкой спросила:

— Хочешь сделать ее своей женой?

— Хочу, чтоб служанкой у тебя была царица хеттов.

Каранни с мольбой смотрел на нее. И Мари-Луйс понимала, о чем он

молит, но покачала головой и сказала:

— Спокойной ночи, мой государь.

Он вышел, а Мари-Луйс еще долго стояла неподвижная и, казалось, даже

бездыханная.

Но вот тонкие ноздри ее вздрогнули, она ударила в ладоши и приказала

вбежавшей служанке привести вдову Мурсилиса.

Та не замедлила явиться, опять вся разряженная. Ее вид вызвал у

Мари-Луйс раздражение, но она тем не менее приняла ее учтиво, усадила и

сказала:

— Ты должна выбрать себе нового мужа, царица.

Пленница посмотрела на нее пустым взглядом, но при этом не без

кокетства проговорила:

— Во мне еще много огня.

Мари-Луйс громко засмеялась.

— Твой царственный супруг говорил то же самое.

— Он был жалок и вызывал у меня только презрение и брезгливость.

Вечно предавался блуду и пьянству. Ему мало было женщин Хаттушаша. Со всех

концов мира велел свозить их к себе. Вот он какой был. Добром никто его не

вспомнит.

Мари-Луйс смотрела на нее и думала: «А ведь эта ничтожная женщина