Царица Армянская - Серо Ханзадян

И холод подгоняет.

Десять дней добирались до Нерика.

Мари-Луйс, Таги-Усак и Арбок Перч во главе войска первыми въехали в

город. На вершине полуразрушенного храма закаркала ворона. В нее стали

кидать камнями, чтоб улетела, но Мари-Луйс велела не трогать птицу.

— В ее образе сам бог Мажан-Арамазд нам явился. Не спугивайте.

Войско вошло в Нерик, погоняя впереди себя пленных хеттов и у них же

захваченные стада.

Царь расположился в палатах властителя города. Воинов разместили

группами. Мари-Луйс позаботилась, чтоб супруг был устроен удобно, и, как в

былые времена, делала все, чтобы его желания и нужды исполнялись

неукоснительно.

Устраивая его, она (как бы невзначай) спросила:

— А когда меня не было с тобою рядом, кто вместо царицы разделял твои

заботы?.. Только не думай, я не от ревности...

Каранни невинным взглядом посмотрел ей в глаза и сказал:

— Я и не думаю, моя царица, что червь подозрения закрался к тебе в

душу. Твое место всегда оставалось незанятым.

Мари-Луйс хоть и поверила ему, но не утешилась. Ей хотелось, чтоб он

отрешился от нее, забыл. Тогда, может, легче будет и вина и жалость

сравняются?..

Мари-Луйс занялась разного рода делами и распоряжениями, которые

отдавала своим придворным, слугам и рабам дома властителя Нерика, а в

горле все время комом стоял с трудом сдерживаемый крик. Еще недавно жила

она в этом доме чистая, неоскверненная, приехавшая на священное

поклонение. Была счастлива и довольна, что рядом преданный, всегда готовый

исполнить любое ее требование Таги-Усак. И не из рабского подчинения, не

по обязанности...

Да, но уже тогда колдовские чары сковали ее сердце... О боги,

покарайте, кто виновен в этом!..

Велики муки твои, человек!..

Мари-Луйс не могла не сознавать, что при встрече с Таги-Усаком все

существо ее наполняется нежностью и она прощает его, жалеет. Хотя жалеть

ей надо прежде всего себя...

Страшная буря бушевала в душе царицы. Во гневе она порой проклинала

себя за то, что выжила, спаслась. «Зачем это и для кого?!» — думала она,

сгорая, как на костре, в огне своих тревожных дум и неуемной страсти...

Ворона, словно навечно поселившаяся на вершине храма, все каркала и

каркала, предвещая лютую зиму. По улицам с лаем носились бездомные собаки.

Чего она каркает, эта ворона?..

В Нерике опять жили армяне, те, кому удалось спастись от беспощадной

хеттской резни. Едва почуяв, что возвращаются свои, горожане стали

выбираться из укрытий, где прятались, и ринулись к дому властителя Нерика,

стали кричать, звать царицу.

— Мы умираем, будь милосердна, божественная царица наша, помоги нам!

Таги-Усак доложил, что армянам-нерикцам нечего есть. Но что можно

поделать?.. А толпа безумствовала. И Арбок Перчу пришлось применить силу,

чтобы всех разогнать.

— Царица, люди ждут от тебя помощи. Пожалей их, помоги! — взмолился

Таги-Усак, опускаясь на колени перед своей госпожой.

— Кому-то надо и меня пожалеть, — раздраженно бросила Мари-Луйс.

И тут Таги-Усак уже решительно потребовал помочь народу.

Но царице сейчас все было противно — и алчущая, стенающая толпа, и

Таги-Усак.

— Я одного желаю: чтоб тебя не было! Уйди с глаз моих! — она посохом

со всей силой ударила его.

Таги-Усак схватился за плечо, из которого хлынула кровь и полилась на

ковер.

Тут же сорвав с себя шелковый пояс, Мари-Луйс стала перевязывать его

рану.

— Ты снова сняла свой пояс, Мари-Луйс?.. — прошептал Таги-Усак.

— Но не для того, чтобы усладить твою вожделеющую плоть. Не кичись

былой близостью нашей. Не от твоей силы то было, а от моей слабости...

Царица заботливо перевязала ему рану и села.

— Какая же ты жестокая! — не без удивления сказал Таги-Усак. — Сама

ранишь, сама и исцеляешь...

— Я жестокая?

— Да. Ты, царица! Не женщина...

— Вот как?! — крикнула Мари-Луйс. — Знай же, что я обыкновенная

шлюха, а не царица армянская.

Таги-Усак снова кинулся перед ней на колени:

— О царица! О божественная моя Мари-Луйс! Тобою одной и живу в этом

мире! Ты величайшая из женщин! Не казни себя! Все содеянное тобой полно

величия!..

Потрескивая, догорало в светильниках масло.

— Скажи, горе мое, что ты от меня хочешь? — вдруг тихо спросила

Мари-Луйс после продолжительного молчания.

— Сбрось камень со своего сердца! — взмолился Таги-Усак. — Примирись

с Каранни... Он любит тебя...

В негодовании царица даже подскочила на стуле.

— Ни в коем случае! — воскликнула она. — Никто из мужчин впредь не

будет мне желанным. Я хочу жить иной жизнью, неведомой и недоступной вам.

Хочу жить сама собою, но не только для себя!..

Через мгновение, уже успокоившись, Мари-Луйс ровным голосом, но очень

властно проговорила:

— А теперь послушай, что я тебе скажу, и беспрекословно все исполни.

Весь провиант, отложенный для пленных, раздай голодающим армянам Нерика!

Иди...

Таги-Усак молча покинул покои царицы.

* * *

Три дня уже, как прибыли в Нерик.

Площадь перед храмом бога Мажан-Арамазда, запруженная пленниками,

полнилась медным перезвоном цепей, в которые они были закованы. Их согнали

сюда восстанавливать то, что ранее разрушили хетты.

Надсмотрщики стояли над ними с кнутами и тяжелыми дубинками, то и

дело подгоняя и приговаривая:

— Работайте, работайте!..

Рано утром Каранни и военачальники на колесницах проехали и осмотрели

город, а затем направились к войску, выстроившемуся в ожидании

престолонаследника на открытом плато неподалеку от палат властителя

Нерика.

Поприветствовав своих воинов, Каранни громогласно объявил:

— Сейчас каждый из вас получит положенную долю добычи! Вы невиданной

храбростью одержали такую победу, что о вас будут помнить во все времена.

И боги славят вас!

Быстро соорудили помост. На нем установили два высоких стула и

пригласили престолонаследника сесть как на троне. Пригласили и царицу.

Мари-Луйс пришла внешне спокойная, миролюбивая. Почтительно кивнула

царевичу и в ответ на его приглашение покорно села слева от него, как

всегда это делала.

Воины громко и радостно приветствовали царицу.

Все добытое на войне добро грудилось посреди расчищенной от снега

площади. Захваченный у хеттов скот и отары овец находились в другом месте

под присмотром пленников.

Назначенные для раздачи даров жрецы ждали слова царевича.

Каранни поднялся и в воцарившейся тишине громко сказал:

— И скот, и рабов, и все, что нами захвачено у врага, я приказываю

раздать в равной доле и воину, и военачальнику!

Стоявший вблизи от царевича родоначальник Сисакана Татан тихо, чтоб

не слышал никто другой, спросил:

— Я не ослышался, божественный? Как так — в равной доле?..

— Все всем поровну!..

Знать насторожилась: что это с престолонаследником, куда он гнет?

Простого воина равнять со знатью?..

Однако возразить царевичу никто больше не решился.

А добыча была воистину несметной. И оружие, и снаряжение, и шатры. А

сколько золота и серебра! Сколько скотины, овец, рабов-пленников!

И все поровну? И воину, и его властелину?..

Немыслимо...

По знаку Каранни начали с пленников. У каждого хетта внимательно

проверяли зубы, щупали мышцы.

Больных и немощных тут же передавали жрецам (заранее было определено,

что их потом выведут за пределы города и уничтожат), а всех годных

построили по трое и стали наделять ими воинов и военачальников.

Потом раздали скот и уж вслед за тем все иное добро.

Воины навьючили каждый свою долю добычи на полученных в рабство

хеттов-пленников и погнали их вместе со скотиной к становищу.

Уходили, кланяясь престолонаследнику и царице.

— Слава великому героическому Каранни!

— Слава!..

Почти до самого вечера длилась раздача.

Только после всех воинов получили свою долю родоначальники и

военачальники, престолонаследник и царица.