Афанасий Фет - Михаил Сергеевич Макеев

разнообразные вкусы. Там должна быть молодость, красота, изящные искусства, великолепный стол и вина, и т. д.

— Вот вы, А. А., строите вашу жизнь на том, чтобы у себя постоянно урезывать; но этим вы никогда не добьётесь больших средств. А вы, напротив, заведите большое колесо и тогда увидите, что большие средства сами хлынут на него и заставят его вертеться.

В теории я не боялся таких правил, но на практике они нередко доставались мне солоно. Бывало, чуть после двух-трёх ночей, проведённых Василием Павловичем вне дома, услышу вкрадчивый голос: “а я, А. А., решаюсь беспокоить вас”, — и душа у меня так и замрёт: знаешь, что придётся дать взаймы рублей восемьсот, т. е. все накопленное с большим трудом, и затем, получая по частям долг, переживать снова те же нравственные усилия»258.

Война продолжала греметь вдали; сражения при Альме (8 сентября), под Балаклавой (13 октября), под Инкерманом (5 ноября), кровопролитные и неудачные для русской армии, никак не отражались на жизни Фета в остзейском крае. Мы не знаем, насколько приходившие из Крыма известия волновали его и вызывали его сочувствие — он не обмолвился об этом ни словом. Едва ли не самое волнующее для него событие 1854 года произошло 7 мая: в возрасте 84 лет умер Афанасий Неофитович Шеншин: от случайной раны началась гангрена, ампутация ноги не помогла, и после непродолжительных страданий глава семейства скончался. Фет по обстоятельствам службы не мог присутствовать ни при последнем вздохе, ни на похоронах «отца». Шеншин был погребён в Клейменове рядом с женой. После сороковин Надежда сообщала брату в письме от 14 июня из Орла: «Он простился со всеми нами как лучший христианин и добрейший отец, и кончина его не только у детей, но и всех посторонних, присутствовавших при ней, не может изгладиться как редкий пример терпения, преданности судьбе и твёрдости души. Если судить об жизни по концу её, то можно сказать, что он прекрасно [жил], потому что конец его завидный и служит большим утешением тем оставшимся, которые жалеют об нем»259.

Насколько глубокой была скорбь Фета по человеку, который не был его отцом, бесцеремонно обходился с его желаниями и стремлениями, но всё-таки желал ему добра, неизвестно — в мемуарах он высказывается о кончине Шеншина очень лаконично. Его больше тревожила ситуация с наследством. Судя по всему, Афанасий Неофитович, не желавший думать о смерти и её последствиях для близких, завещания не оставил. Это значило, что наследство должно было делиться между законными наследниками: сыновьями Петром и Василием и дочерями Любовью и Надеждой. Фет, естественно, юридически никакого права на долю в нём не имел. Оставалось надеяться только на благородство братьев и сестёр. В уже цитированном письме Надежда Шеншина писала об этом неясно: «Что касается дел, то я тебе почти ничего не скажу, потому что столько же сама знаю, всё препоручено Васиньке, он теперь всем занимается, а я с своей стороны не хотела и слышать, как и каким образом что делается. Надеюсь вместе с тобой, что дружба в нашем семействе не была только на словах, но окажется и на деле... знавши намерения братьев насчёт тебя (не думай, чтоб я что-нибудь положительного или, лучше, назначенного слышала, но только верное и твёрдое решение поступить благородно, по совести), покойна и ожидаю объявлений настоящего положения дел с большим терпением»260. И действительно, братья и сёстры решили выделить Фету часть наследства. Поскольку, не будучи дворянином, он не мог владеть крепостными, то они выдали ему векселя на общую сумму 30 тысяч рублей. Богачом это Фета не сделало, однако положение меняло кардинально — из постоянно нуждающегося в материальной помощи он превратился в «имеющего средства».

ЭНТУЗИАСТ С ТЕЛЯЧЬИМИ МОЗГАМИ

Между тем Восточная война двигалась к трагическому завершению: в конце 1854 года продолжались бомбардировки осаждённого Севастополя, провалилась попытка освобождения Евпатории. Смерть Николая I в феврале 1855-го повергла Фета, подпавшего под его недюжинное обаяние, в скорбь, оказавшуюся, впрочем, недолгой: «Потрясающая весть стала предметом разговора, но затем появилась кулебяка, и непосредственная жизнь вступила в свои права»261.

Весь 1855 год, когда новый царь Александр II осваивался на престоле, когда было проиграно уже бесполезное сражение при реке Черной, когда Севастополь сдался, когда ещё шли бои на других театрах военных действий, лейб-гвардии уланский полк только менял места дислокации, переходя из одного городка в другой, то выдвигался на позиции перед морем, то отводился на зимние квартиры. Офицеры играли в карты, Фет охотился, учился ловить рыбу (как заправский рыболов, он в своих мемуарах хвастается грандиозным уловом), любовался природой (увидел и навсегда запомнил великолепное северное сияние). Отдавал он дань и местным представительницам прекрасного пола; впрочем, в письме Некрасову от 27 июня 1854 года он выражал неудовольствие по поводу их темперамента: «Эстляндские дворяне по большей части живут весьма прилично. Но боги — их женщины наивны — до — до — нет слов! Если бы это была детская первобытная простота — с этим можно было помириться, а то это какая-то мелкая трава, из которой ни венка не сплесть, ни лошадей не накормить»262. И пока прогрессивная часть российского общества ожидала мирного договора и первых шагов молодого миролюбиво и либерально настроенного императора, Фет вёл, под названием военной, рутинно-идиллическую жизнь. Для России войну прекратила Парижская конференция, завершившаяся 18 марта 1856 года подписанием мирного договора; для Фета же война, по сути, так и не началась. Он навсегда остался военным, никогда не нюхавшим пороху, знавшим службу только как манёвры и фрунт.

Однако «весёлое общество» его не забывало. В начале 1855 года Фет получил письмо от Тургенева: «Некрасов, Панаев, Дружинин, Анненков, Гончаров — словом, весь наш дружеский кружок Вам усердно кланяется. А так как Вы пишете о значительном улучшении Ваших финансов, чему я сердечно радуюсь, то мы предлагаем поручить нам новое издание Ваших стихотворений, которые заслуживают самой ревностной очистки и красивого издания, для того чтобы им лежать на столике всякой прелестной женщины. Что Вы мне пишете о Гейне? Вы выше Гейне, потому что шире и свободнее его»263. Тургенев и его друзья полагали, что для Фета такое предложение должно быть лестно. Тот отреагировал соответствующе: «Конечно, я усердно благодарил кружок, и дело в руках его под председательством Тургенева закипело»264.

Тургенев проделал большую