Моя жизнь. Записки суфражистки - Эммелин Панкхёрст

будет обойтись без выхода очередного номера, подготовив его к следующей неделе, но, обсудив положение, я решила, что не должно быть даже признака сдачи наших позиций. Здесь незачем рассказывать, как мы это устроили, но факт тот, что в обычный день мы выпустили журнал, почти не имея готовых статей, если не считать передовицы Кристабель. И рядом с утренними газетами, которые на первой странице рассказывали о закрытии органа суфражисток, наши разносчики продавали «Суфражистку». На первой странице, вместо обычного рисунка, крупными буквами был напечатан заголовок «Набег» и за ним шло подробное описание полицейского обыска и арестов. Помещение союза, скажу мимоходом, оставалось закрытым менее 48 часов. Наша организация была такова, что арест руководителей не мог серьезно затруднить нашу деятельность. Каждый из них имеет заместителя, и когда тот или иной лидер выбывает, его заместительница готова немедленно занять его место.

В создавшейся затруднительной обстановке главной организаторшей вместо мисс Кенни явилась мисс Грэс Ру, одна из молодых суфражисток, которыми я, представительница старшего поколения, так горжусь. Перед лицом серьезнейших затруднений; какие только могло делать правительство, мисс Ру сразу показала себя на должной высоте. Помогала ей мистрисс Фокс, сумевшая одновременно выполнять обязанности соиздателя «Суфражистки», делать кучу дел в конторе и председательствовать на наших еженедельных собраниях. Во время этого кризиса заметно выделилась также мистрисс Мансель.

Через два дня помещение союза было открыто и дела в нем пошли обычным порядком, причем никакие внешние признаки не говорили о возмущении и скорби по поводу участи наших запрятанных в тюрьму товарищей. Почти все они отказались представить поручительство, немедленно начали голодовку и предстали через три дня перед судом в плачевном состоянии. Мистрисс Драммонд была столь явно больна и нуждалась в медицинской помощи, что ее освободили, а скоро после того она подверглась операции. Типографа Дрью заставили подписать обязательство не печатать снова наш журнал. Остальные были приговорены к тюремному заключению на сроки от 6 мес. до 1½ года. Мистер Клейтон был приговорен к 21 месячному заключению и после отчаянного сопротивления, подвергшись неоднократно насильственному кормлению, вырвался из тюрьмы. Остальные, следуя его примеру, голодовкой добились свободы и потом, с перерывами, вновь подверглись преследованиям и аресту в силу закона «кошка и мышки».

После своего освобождения 12 апреля я оставалась в больнице, пока несколько не восстановились мои силы, а потом на глазах полиции уехала в автомобиле в Уокинг, поместье моего друга д-ра Этель Смиз. Усадьбу, как и больницу, стерегла небольшая армия полицейских. Всякий раз, как я подходила к окну, выходила подышать воздухом в сад, я чувствовала, что на меня устремлены чьи-то зоркие глаза. Положение это стало невыносимым, и я решила положить ему конец. 26 мая был назначен большой митинг в Лондонском Павильоне, и я сообщила, что буду присутствовать на нем. С помощью д-ра Флоры Муррей, д-ра Этель Смиз и моей преданной сиделки Пайн я спустилась с лестницы, но у дверей наткнулась на сыщика, который потребовал, чтобы я сказала ему, куда иду. Я была еще очень слаба, гораздо слабее, чем воображала, и, отказывая сыщику в праве допрашивать меня о моих намерениях, я исчерпала последние остатки своих сил и без чувств упала на руки моих друзей. Оправившись, я села в автомобиль. Сыщик немедленно сел рядом со мной и велел шоферу ехать в полицейское управление на Боу-Стрит. Шофер ответил, что подчиняется распоряжениям одной лишь мистрисс Панкхёрст, после чего сыщик вызвал таксомотор, объявил меня арестованной и отвез в Боу-Стрит.

В силу закона «кошка и мышки» заключенная, отпущенная на время, может быть так арестована без предъявления приказа об аресте, причем время, проведенное ею на свободе для поправления здоровья, не зачисляется в срок ее заключения. Судья в Боу-Стрит поступил поэтому вполне законно, приказав вернуть меня в Холлоуэй. Тем не менее я сочла своим долгом указать ему всю негуманность его поступка. «Меня освободили из Холлоуэйской тюрьмы – сказала я ему, – ввиду слабости моего здоровья. За это время со мной обращались совсем так, как будто я и не выходила из тюрьмы. Совершенно невозможно поправиться при таких условиях, и я сегодня решилась на этот протест против такого положения вещей, немыслимого ни в одной цивилизованной стране.

Возвращенная в тюрьму, я снова начала голодовку. Она длилась на этот раз всего пять дней, так как крайняя слабость не позволила мне выдержать более продолжительное время. 30 мая меня освободили на неделю, и я, едва живая, вновь была отвезена в больницу. Я была еще в постели, когда через несколько дней произошло ужасное событие, которое должно было бы расшевелить неподвижную английскую публику и дать ей понять всю серьезность положения, созданного правительством. Эмилия Уайльдинг Дэвисон, примкнувшая к милитантскому движению в 1906 г., пожертвовала своей жизнью ради женского дела. Она отправилась на Ипсомские скачки и, пробившись через барьер, отделявший громадные толпы народа от скакового поля, бросилась навстречу скачущим лошадям и ухватилась за узду лошади короля, которая бежала впереди всех. Лошадь упала, увлекая за собой жокея и ударив мисс Дэвисон с такою силой, что ее унесли с поля умирающей. Сделано было все возможное для спасения ее жизни. Известный хирург Манселль Муллин бросил все и целиком посвятил себя уходу за ней, но хотя он и произвел операцию весьма удачно, она умерла через четыре дня, не приходя в сознание. Члены союза окружали ее, когда она 8 июня испустила последний вздох, и 14-го июня устроили ей в Лондоне торжественные похороны. Толпы народа собрались на улицах по пути процессии, когда погребальная колесница, провожаемая многими тысячами женщин, медленно и печально подвигалась к церкви Св. Георгия.

Смерть мисс Дэвисон была для меня сильным ударом, и хотя я с трудом могла подняться с постели, я решила рискнуть всем, но участвовать в ее похоронах. Но этому не суждено было исполниться, ибо как только я покинула свой дом, меня опять арестовали сторожившие меня сыщики. Вновь был возобновлен фарс попытки заставить меня отбывать трехлетнее заключение. Но теперь воюющие женщины изобрели новое и более страшное оружие в борьбе с несправедливыми законами Англии, и это оружие – отказ от воды – я пустила в ход против своих тюремщиков с таким успехом, что они были вынуждены уже через три дня освободить меня.

Я обрисовала голодовку, как ужасную пытку, но она является слабым испытанием сравнительно с отказом от воды, который с начала до конца влечет за собой сплошное несказанное мучение. Голодовка весьма быстро уменьшает вес узника, но отказ от питья делает это с такой головокружительной быстротой, что тюремные врачи сначала приходили в панический ужас.